Тема с вариациями
Шрифт:
Значит, решающими являются не внешние приметы и не вообще правдивые чувства, а гармоническое слияние вечного и сегодняшнего. Какова душевная цена любви, измены, трудового подвига, верной дружбы, трусости, самоотверженности сегодня. Что стоит все это сегодня, сейчас, в нынешних условиях, у нас.
Разумеется, если герои говорят, и выглядят, и живут в тех же условиях, что мы с вами, то это должно весьма помочь втянуть нас в решение проблемы, поставленной в пьесе. Нельзя не заметить, что зритель отдает предпочтение таким пьесам, снисходительно им прощая недостатки за радость увидеть и понять самих себя непосредственным образом. Не злоупотребляя этим добрым отношением, драматург все усилия должен потратить на то, чтобы найти способ удовлетворить законное пристрастие зрителя. Да, собственно, если драматург истинно живет в унисон со своим зрителем, то этот долг превратится в органическую потребность. Драматург будет неизбежно желать не расставаться со своими современниками
Странно было бы, если бы в наши горячие и великие дни все драматурги или даже большинство обратились бы к драматургическим приемам, основанным на смещении времени. Это было бы столь же странно, как если бы все люди вдруг стали беспрерывно острить. Во-первых, не все умеют острить, не все любят, а те, кто умеет и любит, также должны знать меру, ибо ничего так не набивает оскомину, как неумеренное остроумие. Но стоит помнить, что есть и другая опасность — понимание современности весьма поверхностное, внешнее, плоское, которое можно сравнить, скажем, с ограниченным представлением, будто человек способен передвигаться только по поверхности земли, в то время как он способен летать и устремляться мыслью во времени вперед и назад — до бесконечности. В своих пьесах мы также должны уметь передвигаться не только по плоскости, но и в пространстве и во времени. Так поступали классики. Есть драматурги, которые стараются делать это и ныне. Такое качество добавит нашим пьесам способности, в свою очередь, передвигаться в пространстве и во времени и разовьет славу нашего театра. Понимание современности и жизнеспособность наших идей от этого только выигрывают.
Но еще и еще раз: куда бы ни направил свою мысль драматург в поисках формы для пьесы, эти поиски и форма будут оправданы и иметь смысл только в том случае, если наилучшим образом помогут раскрыть, как мыслит, чувствует, живет человек сегодня. И еще одно: поиски поисками, но спектакль, пьеса не должны быть ребусом для зрителя. Конечно, театр вправе ожидать, что зритель не только смотрит, но и думает во время и после спектакля. Но зритель не захочет думать, если по ходу действия не будет схватывать самую суть. Спектакль не книга. Его нельзя отложить, перечитать, перелистать назад, заглянуть в первые страницы. Если это необходимо по замыслу, то все должно быть предусмотрено драматургом. Зритель по самой своей природе в состоянии следить за происходящим на сцене только по ходу дела и должен понимать все непрерывно. Нельзя утешать себя тем, что иные загадки и намеки вызывают одобрение у снобов, которые поднатаскались в их расшифровке. Театр — место народное, в этом его ценность и сила. В зале сидят разные люди. Это не значит, что пьесу надо писать для дурака, который тоже, наверное, найдется в каждом зале. Это значит, что надо писать так, чтобы весь зал, соборно, объединяясь чувством и разумом, безошибочно постигал то, что звучит со сцены, — как жить сегодня, сейчас, нам, мне…
2. ЧТО МОЖНО ЗРИТЕЛЮ?
В свое время, работая над пьесой «Одна», где в центре сюжета был семейный разлад, я решил походить по судам, послушать разводные дела, напитаться, так сказать, впечатлениями. В те годы процедура развода была затяжной, о чем много писали, пока ее не изменили. Сперва публикация в газете (чего приходилось долго дожидаться), затем народный суд, который не разводил, а лишь «мирил», и, наконец, городской суд, где могли развести, а могли и не развести. На все это уходило много месяцев и к рассмотрению дела в городском суде, который, собственно, только и решал, люди приходили с отношениями давно уже выветрившимися. Это уже было не столкновение страстей человеческих, в поисках которых я туда хаживал, а формальное, потерявшее всякую живую душу «мероприятие». Да и вообще на все эти судебные процедуры люди, мало-мальски духовно деликатные, приносили не истинные поводы развода, а, договорившись,
Это я понял быстро, а потому, посещая залы, в которых совершались разводы, все чаще стал заглядывать в залы соседние, где слушались дела уголовные да и гражданские, совсем иного свойства. Тут уже происходили не «мероприятия», впрочем неизбежные (без них не разведут, имущество не разделят, алименты не определят, жировки не распишут), а дела животрепещущие, вопиющие, и тут битва за справедливость совершалась в полный накал. Иногда такая, за которую приходилось расплачиваться головой, а уж частью-то жизни своей — почти всегда.
Эту истину следовало бы мне, к стыду моему, давно знать, ибо она хрестоматийна и даже тривиально приводить примеры, подтверждающие ее. Но почему-то так получается, что именно общеизвестные истины подчас приходится доказывать себе заново. Так и я как откровение понял, что суд — это суровая школа поиска справедливости, великая клиника для тех, кто хочет познать причины социальных болезней, надломов человеческой воли и духа. Я открыл для себя судебный зал, состязание сторон, лица подсудимых, их родственников, публику в зале суда и силу приговора. Каких только монологов и диалогов я не наслушался. Перед судом человек как на канате — он балансирует, старается не упасть, и все же все стороны его души обнажаются — и те, что он решил приоткрыть, и те, которые скрывает. Суд — серьезная школа государственной мудрости, достоинства, чести, права — тогда, когда его вершит опытный, умный, человечный судья.
За протекшие с тех пор годы я посетил много разных процессов. И нашумевшие, и такие, о которых не было широкого разговора, и с публикой, и без публики. Видел в деле многих судей, народных заседателей (они, как и председательствующий, тоже судьи), прокуроров, адвокатов, экспертов, секретарей суда (любопытная, между прочим, хотя, казалось бы, и незаметная фигура). По ходу знакомился и со следователями. Твердо скажу — в каждой из этих профессий я встречал мастеров своего дела. Видывал судей, с таким тактом и объективностью ведущих процесс, что истина неотвратимо выползала наружу и приговор или решение звучали как единственно возможные. Видел активных народных заседателей, которым годился их жизненный опыт. Видел прокуроров, выступления которых были самой логикой. И все это — без дешевого гнева, без демагогии, без фраз, а следовательно, с тем большей силой убедительности. Видел адвокатов, истинных знатоков закона, стремящихся использовать каждую предоставляемую законом возможность для наиболее гуманного разрешения судеб их подзащитных. Видел и секретарей, чье перо летало со стенографической скоростью. Видывал экспертов, которые дают точный, без экивоков, высокопрофессиональный ответ на поставленный вопрос.
Но столь же прямо считаю долгом сказать, что видел и судей грубых, резких, которые находили возможным сразу показать свое отношение к делу, подменяли прокурора, одергивали адвоката, то есть вели процесс как бы при двух прокурорах и двух подсудимых. Видывал и прокуроров, которые упрямо держались за все пункты обвинительного заключения, будучи глухи к неопровержимым доводам защиты, опровергавшим эти пункты. Прокуроров обидчивых, а потому неубедительных. Наблюдал и адвокатов, демонстрирующих бенгальский огонь холодного красноречия, которые стремились не столько помочь решению сути дела, сколько произвести впечатление на клиентов. Видел народных заседателей, которые как гуськом проследуют в зал заседания, так гуськом и покинут его, не сказав ни слова. Видывал секретарей суда, которые, лениво поводя глазами, еле успевали начертать в протоколе два слова, пока их проговаривали сотню. Что потом можно было бы восстановить по такому протоколу? Загадка. Наблюдал и следователей разных — хороших и дурных; таких, которые, не жалея себя, думают, ищут, и таких, которым уже заранее все известно.
Видывал многих и наблюдал, как по-разному дается людям решение человеческих судеб, встреча с конфликтами не выдуманными, а выплеснутыми наружу самой жизнью. Оборотная сторона медали? Да. Но не только. И торжество человеческого разума и духа. Великая очистительная и отрезвляющая миссия суда, — разве не следует рассказать о ней со сцены? А разве не долг искусства и помочь этой миссии своими средствами? Но вот тут-то и начинаются разные мнения.
— Приходите в суд! — горячо восклицают одни. — Вот где кладезь сюжетов, конфликтов, которые так и просятся на сцену. Пишите о суде! Кстати и поможете благому делу.
— Что вы хотите найти в суде? — брезгливо спрашивают другие. — Там свалка, одни уродства, болезни. Что поучительного может вынести здоровый человек, если вы представите ему эти больные страсти? Кому это надо? Что за примеры? Вредно это.
— Ходите, изучайте, наблюдайте, — говорят третьи. — Но пусть ваши наблюдения останутся в блокноте. Как по патологии можно изучать норму, по крайностям искать середину, так и вы набирайте свой багаж. Но нужно ли тащить его на сцену — не уверен. Предоставьте суду самому решать свои проблемы — таков их долг. Но стоит ли окунать зрителя во все это?.. Сомневаюсь. А впрочем, решайте сами.