Темная лошадка
Шрифт:
Я кое-как устроилась на заднем сиденье и по дороге домой гадала, как проводит эту ночь Эрин Сибрайт.
Акт второй
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Затемнение
Место действия: старый фургон.
Ночь. Под потолком лампочка без абажура. Замызганное окно без занавесок. Старая, насквозь ржавая железная кровать с панцирной сеткой. Грязный, весь в пятнах матрас без простыни.
Эрин сидит скорчившись у изголовья, испуганная, раздетая. Одно запястье приковано к решетке кровати. Волосы всклокочены. Под глазами круги от туши. Нижняя губа рассечена и кровоточит.
Она
Режиссер: Гляди в объектив, сука. Говори текст!
Она мотает головой, отворачивается.
Режиссер: Говори! Или хочешь, чтобы я заставил?
Она снова мотает головой, смотрит в камеру.
Эрин: Помогите!
Затемнение.
10
Ни хрена ему не удалось поспать, и все из-за этой Эстес! Во-первых, среди ночи вытащили из постели. А вернулся домой – и опять из-за нее не уснуть. Стоило закрыть глаза, как он видел ее спину, исполосованную рубцами. Проступающие поверх после нападения в конюшне кровоподтеки – ерунда, бледные тени по сравнению с прежними увечьями.
Увечьями… В сущности, что он знает об Эстес? Пока она работала, их пути не пересекались. У следователей по наркотикам свои прибабахи. Они слишком много времени проводят в подполье и оттого делаются обидчивыми и непредсказуемыми. Это мнение возникло после трагедии, положившей конец карьере Эстес – и жизни Гектора Рамиреса. О том случае Лэндри было известно то же, что и всем: Эстес выхватила «пушку», нарушила инструкцию, пошла на штурм одна, и вся операция полетела к чертям.
Об Эстес он никогда и ничего не думал – кроме того разве, что, вылетев со службы, она получила по заслугам. Знал, что была ранена, лежала в больнице, судилась с полицейским управлением из-за пенсии по инвалидности (развлечение то еще, если задуматься). Но к нему все это не имело ни малейшего касательства, и на Эстес ему плевать. Она только создает проблемы. О чем он раньше догадывался, а теперь знает по опыту.
Вот стерва! Поучить решила, как ему работать!
Интересно все-таки, что там с ней стряслось в конном центре и действительно ли это как-нибудь связано с девчонкой, которая, по ее словам, пропала…
Черт возьми, если девчонка пропала, неужели некому было заявить об этом, кроме двенадцатилетней сестры? А родители как же? А работодатель?
Родителям, возможно, только и надо, что от нее отделаться. А у начальника, возможно, аферы посолиднее. Может, это он и отходил Эстес по спине черенком метлы. Он ведь видел ее спину, пеструю от рубцов и шрамов, кожа да кости…
В пять тридцать Лэндри вылез из постели, натянул шорты, потянулся, сделал сотню приседаний и сотню отжиманий и начал новый день. Еще раз.
Билли Голем целит прямо мне в лицо. Я делаю последний судорожный вдох.
Он резко поворачивается и стреляет. Грохот оглушительный. Пуля попадает Гектору Рамиресу в лицо и выходит из затылка, забрызгав стоящего позади Сайкса кровью и ошметками мозгового вещества.
Я лезу за своим пистолетом, но Билли сталкивает меня с порога и пускается бежать к джипу, пока я тщетно силюсь подняться на ноги.
Ревет мотор.
– Билли! – ору я и бегу за ним.
Черт! Черт! Черт!
От
Я бросаюсь на переднюю дверь, цепляюсь за боковое зеркало и рамку окна, запрыгиваю на подножку. Я не думаю, что делаю. Просто действую.
Я ору. Он тоже орет.
Он выхватывает пистолет и направляет мне в лицо.
Я бью по дулу, бью по морде Билли.
Он выкручивает руль на триста шестьдесят градусов, джип шарахается назад. Моя нога срывается с подножки. Билли бросает машину вперед, из-под колес дробью выстреливает гравий.
Я пытаюсь удержаться и не упасть. Еще бы уцепиться за руль!
Джип выезжает на асфальт. Голем резко выворачивает баранку влево. Его лицо исказилось и застыло, как маска: рот разинут, глаза выпучены. Я пытаюсь схватиться за него, но он распахивает дверцу, и джип входит в штопор.
Я зависаю в воздухе.
Падаю.
Твердый асфальт под спиной.
Левая скула разбивается, как яичная скорлупа.
Потом на меня надвигается черная тень джипа Билли Голема, и я умираю.
И просыпаюсь.
Пять тридцать утра. После двух часов обрывочной дремы, так и не дождавшись, пока обломок ребра проткнет одно или оба моих легких, я кое-как спустила ноги с кровати и силком заставила себя подняться. Добрела до ванной, встала голая перед зеркалом и посмотрела на себя. Тощая. Прямоугольные отметины на бедрах – там, откуда брали лоскуты кожи для пересадки. Полукруглые вмятины на левой ляжке.
Повернувшись спиной к зеркалу, я попыталась заглянуть назад через плечо. Увидела то, что продемонстрировала вчера Лэндри, и обругала себя дурой.
Единственное, чему отцу удалось научить меня: никогда не показывай слабости, никогда не обнаруживай беззащитности.
Синяки от побоев – темно-лиловые полосы. Болят, когда вздыхаю. Нет, надо все-таки показаться врачу.
В шесть пятнадцать, задав корму лошадям, я поехала в больницу. Рентген показал, что переломов нет. Дежурный терапевт с красными от недосыпа глазами (должно быть, спал еще меньше, чем я) расспросил меня, явно не поверив ни единому моему слову о случайном падении с лестницы. Медсестра смотрела подозрительно. Меня дважды спросили, не хочу ли я пообщаться с полицией. Я поблагодарила и отказалась. Никто особо не настаивал, что навело меня на мысль, скольких избитых женщин благосклонно отпустили отсюда просто так, обратно в их личный ад.
Терапевт изрыгнул длинный перечень медицинских терминов, желая устрашить меня своим дорогостоящим образованием. Я равнодушно посмотрела на него и сказала:
– У меня все бока в синяках.
Он пожал плечами.
– Я пропишу болеутоляющее. Поезжайте домой, отдохните. Никаких серьезных физических нагрузок в ближайшие двое суток.
– Да, хорошо.
Он дал мне рецепт на викодин. Я расхохоталась, когда увидела, и по пути к выходу сунула листок в карман ветровки. Руки-ноги у меня работают, обломки костей не торчат, кровь не течет. Я не лежачая больная, все в порядке. Насколько мне известно, от такого не умирают, а мне надо побывать в куче мест и увидеться с массой людей.