Темная мишень

Зайцев Сергей Григорьевич

И сцапали крылатую тварь на лету, как паук муху.

Вичуха заверещала, забила крыльями, хлестко защёлкала клювом, пытаясь вырваться. Челюсти гиганта с хрустом сомкнулись, и вопли крылатой оборвались. Грохот тяжелых шагов по крыше, глухой удар где-то по ту сторону здания - ловец спрыгнул на землю. Мерно удаляющийся грузный топот…

И только когда в глазах уже начало темнеть от недостатка кислорода, невидимая хватка твари отпустила. Захрипев, Хомут кое-как поднялся на ноги. Кирпич так и торчал столбом посреди улицы, с мертвенно-белым лицом. Пошатываясь, совершенно обессиленный ментальной атакой монстра, двинулся к воротам, одной рукой цепляясь за прутья ограды, а второй волоча за ремень автомат. По лбу из глубокой

ссадины текла кровь, острая боль впивалась в бок при каждом шаге - полное ощущение того, что на этот раз он ребра доломал.

Добравшись до Кирпича, Хомут встряхнул его за плечо:

– Проснись, красавица, тебя уже поимели…

Пацан от его толчка мягко осел, растянувшись на снегу.

Хомут выругался, сообразив, что тот застыл вовсе не от нападения вичухи, а от воздействия этого хреномамонта на крыше. Кое-как согнувшись, пришлось отвесить пацану пару хлестких пощечин - тех самых «лещей», которых пообещал ему старик. Ну вот, вроде зашевелился…

Следопыт бросил злобный взгляд на привязанное к санкам тело незнакомца и спотыкающимся шагом побрел к подъезду двухэтажки, где пропал Оспа. Силы постепенно возвращались. «Старшой, поди, тоже валяется парализованный, и хорошо еще, если не задохнулся, - подумал Хомут, - такое испытание не каждый выдержит». О том, что это за тварь такая сидела на крыше, можно и позже подумать - монстр наверняка распугал всю живность в округе, и пока тихо, нужно как можно скорее уносить ноги.

– Не… подходи…

Донесшийся из темноты голос старшого остановил Хомута, едва он сунулся в подъезд. И голос его звучал жутко - хрипящий, прерывающийся от невыносимой боли. После многих лет на поверхности, привыкший к опасностям, Хомут редко терял самообладание. Но сейчас запаниковал, сразу сообразив, что со стариком, которого он по-своему любил, хотя никому бы в этом не признался - хоть ножом режь, случилось что-то непоправимое. Фонарь был только у старшого, поэтому следопыт торопливо чиркнул выхваченной из кармана зажигалкой, и холодея, уставился на высвеченную дрожащим огоньком картину. Занесенный в подъезд снег вокруг Оспы густо почернел от крови. Сам он лежал на спине, с до неузнаваемости изувеченным лицом - сырой кусок мяса без глаз, с вывернутыми костями скул и разорванными щеками. Как-то даже дико в этом месиве смотрелись уцелевшие подбородок и губы, на которых вздувались кровавые пузыри. Хомут сперва попятился от увиденной картины, затем спохватился, бросился к старику, растерянно рухнул рядом на колени, не зная, что делать.

– Как же так, старшой… Как же так, Иваныч…

И только сейчас, с пугающе близкого расстояния, следопыт разглядел того, кто был причиной таких увечий. Тело упыря ничком валялось рядом с Оспой, подрагивая в агонии. Голова вывернута набок, взгляд желтых тускнеющих глаз злобно следил за человеком. Из разорванного картечью горла вытекала вязкая жидкость. Так вот от кого столько крови…

– Гранату… дай… - с трудом прохрипел-пробулькал Оспа из последних сил.

Хомут медлил, не спеша выполнять последнюю просьбу, но понимал, что после таких ран на этом свете долго не задерживаются. Решившись, яростно выругался, достал из кармана единственную оставшуюся гранату. Сорвал кольцо, всунул лимонку в ладонь старика, заставил обхватить пальцами ребристое тело и прижать спусковым рычагом к груди.

– Я вспомнил, Витя, кто он такой … - прохрипел Оспа.
– Не делай ему… ничего… теперь уходи…

Прихватив карабин старшого, Хомут как ошпаренный выскочил из подъезда и метнулся в сторону, под защиту стены. В подъезде коротко грохнуло, хлестнуло осколками. И все стихло.

Не оглядываясь, Хомут направился к санкам с незнакомцем, зло вскинул автомат:

– Из-за тебя, сука, только неприятности…

Он даже не понял, откуда вывернулся Кирпич. Прыгнул к следопыту, повис на руках. Хомут заорал от резкой боли, прострелившей

ребра, попробовал вырваться, но пацан вцепился в автомат, как клещ.

– Не смей!
– яростно выкрикнул мальчишка, в этот момент ничем не напоминая прежнего наивного лопоухого щенка.
– Оспа оставил ему жизнь! Не смей менять его волю!

Хомут резко ударил его коленом в живот, отбросил от себя. В руке как-то сам собой оказался трофейный нож, играя в пальцах смертоносными бликами. Ярость и обида за нелепую гибель наставника, душившие следопыта, требовали выхода.

– Не хочешь тащить - проваливай… я сам его дотащу, ради Оспы, - через боль выдавил Кирпич, скорчившись на снегу.

Хомут криво усмехнулся и шагнул ближе. Но передумал, совладал-таки с яростью:

– Ладно. Посмотрим, как ты его допрешь. Лично я руки марать не собираюсь.

Глава7. В пути

Наташа позволила себе лишь десятиминутный перерыв, а глаза уже предательски слипались.

По опыту знала: самое трудное еще впереди - перед самым концом смены, вот уж когда станет совсем невыносимо. До этого надо успеть разложить операционные инструменты, прогладить салфетки, наделать ватных тампонов, помыть полы… Голова шла кругом. На самом деле дежурила она не одна, но старшая медсестра Галина, пользуясь своим положением, позволяла себе отлучаться по личным делам чаще, чем следовало. Естественно - перекладывая большую часть работы на стажерку.

Вздохнув, девушка встряхнула головой и рассеянно оглядела ординаторскую - комнатушку, где медсестры хранили медикаменты и перевязочные материалы. Пахло йодом, хлоркой и влажным бельем. Перевязочного материала, несмотря на зажиточность Ганзы, в госпитале всегда не хватало. Вооруженные стычки между разными группировками, бытовые ссоры, производственные травмы, жуткие ранения на поверхности от клыков и когтей населивших мир наверху тварей… Пострадавших везли едва ли не со всего Великого Кольца - госпиталь на Таганской славился своими специалистами. Считалось нормальной практикой, что за отдельную плату, или по особым договоренностям о взаимопомощи, пациентов доставляли со смежных станций других карликовых государств. Неудивительно, что постоянно приходилось перестирывать заскорузлые от крови бинты и стерилизовать инструменты.

Она жила так уже почти два месяца, а казалось - вечность. Ей и раньше, на Бауманке, доводилось помогать на дежурствах старенькому доктору Брамцу, но тот жалел девчонку и часто полуночничал самостоятельно. Здесь таких поблажек не было. Пришлось быстро взрослеть. Днем учеба, вечером или ночью - дежурство. Она уже умело накладывала повязки и шины, делала уколы под присмотром старших медсестер…

Горькая усмешка тронула губы девушки. На станции, да и в госпитале, столько людей обычно вокруг, но так одиноко, когда Димки нет рядом, словно больше никого, кроме него, и не существует. На Бауманке было гораздо лучше. Привычное с детства окружение, близкие и родные люди, друзья и просто хорошие приятели, которых знаешь как облупленных. Да и особое положение - все-таки дочь самого Михаила Григорьевича Сотникова, главы Бауманского Альянса, а не обычная девчонка. Но болезнь все перевернула с ног на голову, перевернула всю жизнь...

Да, здесь, на Таганской, они теперь принадлежали друг другу… Формально. Им даже выделили свою комнатку в жилом секторе станции - ту самую, которую до них занимал Олег Натуралист. На самом же деле они целиком и полностью находились во власти Леденцова, главы особого отдела Таганского треугольника. А тот слишком часто усылал Димку с опасными заданиями, для выполнения которых, бывало, требовалось несколько дней - несколько дней, когда она не видела, не ощущала любимого человека. Воздух на избавленной от производств Таганской всегда был чище, чем на родной Бауманской, но из-за подневольного и тягостного положения Наташе часто казалось, что она здесь задыхается. Задыхается от несвободы.