Темные числа
Шрифт:
– Вы что, не понимаете, какую кашу заварили? – Профессор Малюткин ткнул Дмитрия указательным пальцем в грудь. – Скажут, что семинар Малюткина деградировал, превратился в оплот техницизма. Что профессор Малюткин привлек к работе пижона, который забавляется декадентскими игрушками и высмеивает директивы партии. А потом добавят: пусть трухлявый сук отправляется вслед за гнилым яблочком!
– Но ведь считается, что наше общество неуклонно движется к коммунизму…
– Что значит «считается»?
– Я хотел сказать… Так как, меняя окружающий мир, мы меняемся сами, архитекторам следовало бы при городском планировании предвосхищать прогресс.
– Хватит, Дмитрий. Вы все больше запутываетесь, –
Он повертел в дрожащих пальцах папиросу, два раза глубоко затянулся и взял себя в руки.
– Партия адаптирует план к общественной динамике, и архитекторы должны следовать этим решениям. До чего мы докатимся, если все можно будет двигать как заблагорассудится?
– Но ведь рельсы прокладывались бы в соответствии с генеральным планом застройки.
Дмитрию удалось наконец дотянуться до Дворца культуры; механизм действительно вылетел из крепления. Чуть не плача, он воскликнул:
– Мне вообще впервые пришла в голову эта идея, когда я услышал ваш доклад о расширении улицы Горького. Вы рассказывали, что если здание Моссовета поставить на рельсы…
Малюткин отмахнулся и помрачнел еще сильнее:
– Ну и что теперь делать? Если комсомол пронюхает о вашей политической незрелости, даже бабушка не вытащит вас из передряги. И куда вы пойдете?
– Я буду работать там, где понадобятся мои знания, – упрямо заявил Дмитрий.
Малюткин внезапно расслабился и снова ткнул указательным пальцем в пластиковую лысину вождя.
Железнодорожный, 1951–1953 годы
Высоко поднимая, как аист, ноги в недавно выпавшем и доходящем до колен снегу, Дмитрий пробивал кратчайший путь к дому директора завода. Он думал, что в столь поздний час на улице больше никого нет, и это стало очередным звеном в цепочке заблуждений.
Звено 1: Железнодорожный – вовсе не город под Москвой, где Анна Каренина бросилась под товарный поезд, а один из многих городков у железной дороги на бескрайних просторах северной части России. Во времена Толстого здесь даже в самых крупных населенных пунктах можно было броситься разве что под телегу или падающую ель. Железнодорожный, куда занесло Дмитрия, возник всего одиннадцать с половиной лет назад. Стремясь отличать этот городок от прочих с таким наименованием, соседи, железнодорожники и переселенцы называли его обычно «дыра», и в радиусе девяноста девяти километров все понимали, о чем речь.
Звено 2: Строительная бригада, к которой Дмитрия прикрепили по ходатайству Малюткина, вовсе не собиралась возводить современный фабричный поселок. Начальник участка вообще не понимал, о чем говорит новый помощник и почему он так расстроился, увидев давно возведенные типовые здания, которые предполагалось отремонтировать. Некоторые многоквартирные дома вследствие рекордных сроков постройки, нехватки материалов, погодных условий и использования не по назначению уже стали полностью непригодными для проживания, что, впрочем, не мешало бывшим жильцам и оставшимся соседям держать там зимой скот.
Звенья 3–5: В обязанности Дмитрия как помощника начальника участка входила забота об оренбургских козах, орловских курах и их недоверчивых хозяевах. Помимо этого, он должен был подбадривать норовящих сделать ноги кровельщиков, электриков и плотников. Постоянно стремясь проявить инициативу, Дмитрий продемонстрировал неплохие способности к работе с чертежами и листовыми ножницами. Кроме того, он успешно справлялся с усадкой материала и нападениями куниц. Это заметили директор завода и председатель поселкового совета, и Виктор Светляченко лично повысил Дмитрия, назначив прорабом по особым поручениям (на этом цепочка заблуждений начала складываться не только из просчетов
Звено 6: Когда Виктор Светляченко заказал проект перестройки своего дома, Дмитрий наточил карандаши и взял в руки лист и лобзик. Задача состояла в увеличении жилой площади минимум в два раза. Дом должен был отличаться от других, но выглядеть скромно. В марте Дмитрий продемонстрировал заказчику проект и торжественно заверил, что можно будет вселиться к зиме. Незаметно наступил апрель, и Дмитрий протер очки от копоти. Теплый фронт с востока накрыл холмы и выманил леммингов из рулонов изоляционной шерсти, использовавшихся не по назначению, из оттаявших клубней проклюнулись седмичники, люди и машины потонули в грязи. Очередной затяжной дождь сделал свое дело, и молодой прораб обнаружил, что впутался в роман с супругой заказчика. Евгения Светляченко, которая (без видимых усилий) оказалась гораздо требовательнее супруга, отныне не оставляла Дмитрия в покое. Она была неплохо осведомлена о партийном распорядке и ежемесячных циклах социалистического производства: знала, какие дни самые загруженные и муж до рассвета расхаживает среди станков; когда выдают получку и муж празднует с инженерами и бригадирами; когда целый вечер длятся заседания в поселковом совете. Когда и насколько муж уедет на особые партийные мероприятия, Евгения обычно тоже узнавала первой.
Но в этот день ей пришлось так быстро выставить Дмитрия, что у того по пути домой сперма примерзла к ширинке. Через несколько часов затрезвонил телефон, и вот Дмитрий, как аист, ковылял по поселку. Когда он потряс калитку, с ворот дома Светляченко сорвались пять сугробиков. Выточенные штакетины так скрипели, что Дмитрий не услышал шаги за спиной, а в следующий миг двое мужчин схватили его сзади за плечи.
Северные Увалы, 1953 год
Локомотив прибывал к станции, на платформу сыпались смешанные с копотью снежинки. Мимо Дмитрия и его молчаливых спутников медленно тянулись вагоны-платформы, и когда крещендо тормозов достигло наивысшей точки, перед ними остановился пассажирский вагон. Дмитрия ловко втолкнули в общий вагон, громыхнула железная задвижка. Поезд сразу тронулся, миновал, покачиваясь, сигнальные огни. Последний скудный отблеск Железнодорожного пробивался сквозь вьюгу и облака пара, а потом его поглотила темнота леса. В зарешеченных окнах, как в расчерченных на одинаковые клетки зеркалах, отражалось посеревшее лицо пассажира, оказавшегося здесь не по своей воле. Посреди вагона стучала «буржуйка», на ней стояли чайник и миска с кашей. На скамейке Дмитрий обнаружил ломоть хлеба толщиной с большой палец и три папиросы. Он не знал, на какое время рассчитан паек и вообще предназначен ли он для него. Но пока от мысли «почему?» сводило челюсти, от мысли «куда?» сдавливало горло и от мысли «что?» выворачивало желудок, вопрос о еде оставался второстепенным. В итоге, когда в предрассветных сумерках поезд остановился на перегоне и Дмитрию приказали выйти, паек остался нетронутым. Вслед за сиволапым сержантом МВД он заскользил вниз по насыпи к «газику», стоявшему на опушке леса с работающим двигателем. Когда сержант приказал ему залезать в кузов, Дмитрий, стуча зубами, выдавил:
– Скажите хоть, куда повезете. Пожалуйста!
– Не болтай! Залезай, пока у меня пальцы не примерзли, – ответил сиволапый и выплюнул окурок. Усевшись над колесом, Дмитрий еще раз попытал счастья, но мотор взревел, и машина затряслась по сугробам, замерзшим выбоинам и ямам на лесной дороге.
– Вы не можете просто увезти меня. Без обвинения, без приговора, – задыхаясь, выговорил Дмитрий, которого безжалостно трясло в кузове.
– Слышал, Глебка? Совесть у него явно не чиста, а то не требовал бы суда.