Темные числа
Шрифт:
Так что причин для беспокойства нет.
Раз в две-три недели по пятницам они снова проводили вечера за насыщенными беседами. Начинали обычно с понятных тем (шахматный чемпионат или скелет Люси), а потом углублялись в общие вопросы, обсуждая проблемы бытия. В зыбучий песок блуждающих умозаключений они тем не менее погружались редко, поскольку обычно отправлялись домой, как только приходил сменщик Фомы. Но сегодня ночной вахтер позвонил и мрачным приглушенным голосом предупредил, что приедет позже, у него заболела дочка; Фома ввел Леонида в курс дела и добавил:
– Ничего страшного, у меня в шкафу еще сто грамм
– Подожди хотя бы, пока все разойдутся, – ответил Леонид. Он получил из надежных уст совет поддерживать советский спортивный дух на высоком уровне, чтобы не поставить под угрозу очередное повышение по службе.
– А разве у Бергера не одни сыновья?
Фома пожал плечами, налил еще чаю. По радио писатель – слишком ленивый, чтобы писать – разглагольствовал о мировом заговоре темных сил. Леонид поймал музыкальную программу; артисты ленинградской филармонии исполняли часть произведения в си минор. В коридорах достопочтенного клуба сметали промасленные опилки и громыхали щетками на лестнице уборщицы. Наконец в зимней ночи исчезли и они. После высокоградусных возлияний Фома широко развел руками:
– Немного отодвинули? Я тебя умоляю! Куда ни посмотри: Пушкин, везде Пушкин, даже пароход на Волге в его честь назвали. Я не говорю, что он не достоин, но осталось только выпустить лимонад «Пушкин» или ракету «Пушкин»! А множеству других поэтов грозит забвение.
– У нас любят все распространять как можно шире.
– Вот-вот, именно. А память тем временем расплывается, как каша. Да еще такая, которую никто расхлебывать не захочет, – вздохнул Фома и вытащил мокрую газету из-под ног Леонида, начал зачитывать: – Сегодня, когда мы, вдохновляемые Ленинской партией во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым, боремся за высокую культуру коммунистического общества, слушай, слушай вот, вечно живое, никогда не меркнущее наследие Пушкина представляет собой надежный фундамент, на котором в наши дни расцветает революционное искусство.
На висках у него вздулись вены, но лицо расслабилось, как только он бросил газету на пол. Леонид расценил это как еще один признак нового, уравновешенного состояния Фомы. Мало того, друг даже усмехнулся:
– Как бы такое звучало из пасти крокодила?
Порадовавшись, что играет радио, Леонид ответил:
– Ты имеешь в виду, если бы крокодил проглотил Генерального секретаря?
– Именно, – засмеялся Фома. – Каша удалась, если ее можно есть, верно? Дай-ка портфель.
Едва Леонид выложил на стол покупки и папки, Фома нахлобучил пустой портфель себе на голову и приглушенно продекламировал:
– Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес; Тебе бы пользы все – на вес.– Надо же, – рассмеялся Леонид. – Но больше похоже, будто тебя проглотил Чебурашка.
Фома скинул портфель, моргнул:
–
– Чебурашка… Мохнатый друг Крокодила Гены.
– Я думал, крокодила зовут Карлуша, – пробормотал Фома, потрепав «моржовые» усы.
В начищенном самоваре отражалось его лицо, из-за медного оттенка оно, вытянутое, казалось прямо-таки мужественным – возможно, еще потому, что взгляд уже не метался беспокойно, как летом, после смерти Орловского и Лебедева. Хотя состояние Фомы с тех пор значительно улучшилось, он опять заговорил о покойных:
– Уж поверь, поверь мне, Баба-яга прыгнула им на плечи и высосала жизненные силы. Уж я-то знаю: когда она скачет на мне верхом, у меня на душе холодно-прехолодно.
В связи с этим Леонид охотно порассуждал бы о существовании душ во вселенной, состоящей из цифр, но из предосторожности успокаивающе сказал:
– Сергей Алексеевич всю жизнь напряженно работал, да еще дымил, как сталелитейный завод, равняющийся на Стаханова. Это добивает легкие и сердце, сказки тут ни при чем.
– Думаешь, это сказки? Нет, дорогой, не сказки. Советская действительность.
Леонид задумчиво покачал головой. Но Фома не обратил внимания на заминку и уже сбился с темы:
– Кто бы подумал, что Шура-Бура и Бабдис тоже выступят против него? Они намертво вцепились в стандарты IBM, и вот мы плетемся позади американцев. Разве не так? Какой может быть прогресс, когда серия основывается на устаревших стандартах?
– Это немцы заварили кашу.
– А мы должны расхлебывать, когда надо бы делать ставку на собственные возможности?
– Ко мне приходят молодые ребята с потрясающими идеями. Но я не Сергей Алексеевич. Я не могу так просто делать то, что не вписывается в общую схему.
– Может, тебе следовало остаться в армии? – съязвил Фома. – Я бы…
Что бы он сделал, Фома не сказал. Обрывок фразы повис в воздухе, когда ленинградские артисты завершили исполнение непринужденным престо. В динамиках взорвались бурные аплодисменты. Пробило десять. Фома оторвал полоску от успевшей высохнуть газеты, скрутил из нее пробку и закупорил улетучивающегося зеленого змия. До прихода ночного сторожа они выпили еще по стакану чая, и Фома рассказал, что у него желчные ферменты не в норме. Подозрения на гепатит, впрочем, пока не подтвердились. Откровенничая, он, однако, ни словом не обмолвился, что снова работает над Големом Тетеревкина, новой модификацией под названием ГЛМ-Леонид, в свою очередь, умолчал вот о чем.
(1) Он знает, что Фома тайком достает списанные электродетали, которые, если только не предназначены для памятника цифровой обработки данных или какой-нибудь хитроумной игрушки, подойдут по меньшей мере для создания суммирующего устройства.
(2) Сам он, если на предстоящих отборочных испытаниях ничего не сорвется, в скором времени займет пост главного тренера сборной РСФСР и, следовательно, покинет КМП Д.
В тайне хранил Леонид и то, что он влюблен в Людмилу Петровну Ларину. Все-таки она замужняя женщина, мать. По мере сил он старался выражать чувства исключительно в товарищеской заботе, вежливости и паре вздохов вечером перед сном. Тем не менее на каникулах он собирался непременно прибегнуть к помощи ножниц и бритвы, потому что Ларина, как болтали уборщицы, недолюбливает бородатых мужчин.