Темные изумрудные волны
Шрифт:
Сказанное относится к искусству в целом. «Раскованность» импровизации и скованность правил взаимообусловлены. Импровизация создает необходимую энтропию. Если бы мы имели дело с жесткой системой правил, каждое новое произведение представляло бы лишь точную копию предыдущего, избыточность подавила бы энтропию и произведения искусства потеряли бы информационную ценность. Вот, например, комедии дель арте. В основе построения характеров персонажей положен принцип тождества. Образы комедии – лишь стабильные маски. Художественный эффект основан на том, что зритель еще до начала спектакля знает природу характеров Панталоне, Бригеллы, Арлекина, Ковиелло, Капитана, Влюблённых, и т. д. Нарушение актером застывших
Имея на одном полюсе строгий набор масок-штампов с определенными возможностями и невозможностями для каждой, комедия дель арте на другом полюсе строится как наиболее свободная в истории европейского театра импровизация. Таким образом, сама импровизация представляет собой не безудержный полёт фантазии, а комбинации знакомых зрителю элементов. Комедианты штудируют и снабжают свою память большой смесью вещей: сентенции, мысль, любовные речи, упреки, речи отчаяния и бреда; их они держат наготове для всякого случая, и их выучка находится в соответствии со стилем изображаемого ими лица. Это сочетание крайней свободы и крайней несвободы и характеризует эстетику тождества.
…В созерцательной неподвижности сидел Андрей, слушая Катю.
– Слушал бы тебя и слушал, до бесконечности.
– Андрюша… Ты хоть что-нибудь понял? Или опять скажешь: «не понимаю, о чём вообще речь».
– Понял одно: для того, чтоб мы правильно станцевали, нам нужно четко знать границы импровизации друг друга.
Она рассмеялась, откинувшись на спинку стула.
– Да, ты как скажешь что-нибудь. Троянские дары многословия – не для тебя. Лаконичность, мимика и жесты – это твоё.
На утесах висели серые хлопья предутреннего тумана. Порозовело небо. Ломая золотисто-синие лучи о верхушки гор, пыталось выбраться светило. Тишина наполняла котловину. И только свежий ветер, слетая с вершин, теребил ветви старых чинар. Где-то за остроконечной вершиной клокотали, вырываясь на простор, вспененные воды.
– Эти хребты нужно назвать горами Восхода, так как здесь взошло солнце любви, – прошептала Катя.
Прохладное утро бесстрастно тащило за собой влажный плащ тумана, окутывая им леса на угрюмых склонах. Иорам повёз их в Сочи, где они должны были сесть на поезд до Волгограда. Мелькали сонные кустарники, затихшие ручьи, лощины с еще свернутыми цветами, плакучие ивы с серебристыми листьями, блёклые озерки. Кружились горы, заросли, облака, птицы. Позади оставались хаотические нагромождения скал, балки и ущелья, перевитые ползучими растениями леса, запутывавшиеся ветвями в облаках, цепи гор, уходящие за черту вечного снега.
Горы Восхода.
Глава 36
– Иосиф Григорьевич?
– Да, Сергей Владимирович. Давайте я вам перезвоню, мне со служебного будет побесплатнее.
– Я тоже со служебного.
Всё-таки Давиденко настоял на том, что перезвонит.
«Так… Код Владивостока…», – протянул он, набирая номер.
После кратких
– Вы меня искали. Что-то случилось?
– Расследование убийства Кондаурова…
– Мою дочь вчера вызывали к следователю, – раздраженно сказал Третьяков, – что это, черт возьми, значит?! Оставьте её в покое, она ни в чём не замешана! Она выходит замуж, я не позволю, чтобы её скомпрометировали накануне свадьбы!
– Успокойтесь…
– Я спокоен, это вы там все с ума посходили!
– Сергей Владимирович…
Иосиф Григорьевич пустился в объяснения. Екатерину Третьякову вызывал не он, а следователь Галеев. Правда, Давиденко умолчал, с чьей подачи. Там её спрашивали – в качестве свидетеля – про Кондаурова и про то, где она была в день убийства. Собственно, где она была – это известно, есть много свидетелей. Следствие интересует, о чем она разговаривала с Кондауровым, и какие у него были дальнейшие планы на вечер – с кем он собирался встречаться, и так далее.
– И вас я тоже хочу спросить о том же, – добавил Иосиф Григорьевич, – ведь вы тоже общались с Кондауровым в тот вечер, причем непосредственно перед убийством. Потому я вас искал, чтобы предупредить неприятные запросы и повестки.
– Это глубоко личные, семейные дела, – помолчав, ответил Сергей Владимирович.
– Понимаю, но тем не менее. О чем вы разговаривали?
– Иосиф Григорьевич! Не настаивай! По телефону не скажу тебе об этом. Это касается меня, Вити, и… некоторых наших близких… К убийству это не имеет никакого, слышите! Абсолютно никакого отношения! Наслышан о его делах, несомненно, и причины надо там искать.
– Сергей Владимирович…
И Давиденко попытался еще раз принудить собеседника к откровенности. Но всё было бесполезно. С неожиданной горячностью Третьяков заявил, что готов получать повестки, ходить к следователю, давать показания, – он ни в чем не виноват, бояться ему нечего, – но тайну своих взаимоотношений с Кондауровым не выдаст. И так же горячо заявил, что если у дочери будут неприятности, то он за свои действия не ручается.
– Давайте говорить серьезно, – жёстко сказал Иосиф Григорьевич, – вы – один из подозреваемых. Когда вы вышли из машины, следом за вами туда сел киллер и застрелил Виктора. Если вы не хотите ничего рассказывать про ваши взаимоотношения с убитым, дайте нам зацепки, которые помогут следствию.
– Хорошо… попробую.
– В казино вы встречались с Быстровым?
– Да. Он занимал у меня деньги на полгода. Потом мы случайно разминулись, и встретились уже в Волгограде. В тот вечер Володя пригласил меня отметить встречу в казино. Дело в том, что он игрок. Мы посидели, выпили. Потом я увидел Катю за одним столом с Виктором. Я подошел, сказал, что хочу поговорить с ним. Катя ушла. Мы сели в машину, поехали куда-то. По дороге не общались. Подъехали к какому-то частному дому. Там человек, который был со мной на заднем сиденье, усатый… Игнат… вышел, сказал, что будет ждать Витю в доме. Остался еще один, сидевший за рулем. Витя отправил его на улицу, мы остались вдвоем, поговорили, потом я вышел. Витя приказал своим отвезти меня домой. Двое вышли из джипа, и остались рядом с Мерседесом, я сел в джип, и водитель меня отвез.
– Вы ничего не видели? Ещё какие-нибудь машины?
– Да, подъехала красная «девятка», рядом дожидался какой-то тип.
– Вы можете его описать?
– Лет тридцать пять – сорок, среднего роста, крепкий, что еще. Так не скажу, но при встрече узнал бы.
Иосиф Григорьевич вспомнил, что Мкртчану было двадцать пять.
– Национальность?
– Чукча.
– Меня интересует – кавказец, или нет.
– Точно не кавказец.
– Может, номер машины? – спросил Давиденко наудачу.