Темные изумрудные волны
Шрифт:
Но, с другой стороны, сбежав, подвергнешь себя, да и не только! еще большему риску. Никто не будет упрашивать. Найдут, кокнут, а следствию предоставят неопровержимые улики причастности ко всем делам, которые, как сказал Второв, объединены в одно большое производство.
Так, придя к выводу, что уехать завтра не сможет, Андрей сказал:
– Нет, Катюша. Завтра никак. Через неделю… максимум, дней десять.
– Но почему?
Резко поднявшись с дивана, Катя подошла к креслу, и, толкнув Андрея так, что он откинулся на спинку, сказала:
– Ты не работаешь, дел у тебя никаких нет. Родственники
– Катенька…
И он решился. Спокойно, четко, и обстоятельно, Андрей рассказал ей всё – от начала и до конца. Она ходила по ковру, время от времени бросая на него испуганные взгляды. Когда он закончил, она села к нему на колени. Он почувствовал огромное облегчение – оттого, что поделился с близким человеком, и оттого, что она его поняла.
– Ты, правда… не убивал тех двоих, селян?
– Правда.
– Хорошо, что ты мне рассказал. Теперь я всё понимаю. Это нехорошо, это ужасно… я… по своей женской глупости… подумала, бог знает что…
– Катя!?
– Я думала, у тебя тут баба.
– Катя!!!
– Значит, виноват тот самый – как ты его назвал – Трезор?
Андрей кивнул.
– Который приходил тебя провожать?
– И он работал у того… мужика, которого убили, и которого ты вскрывал вместе с Вадимом? Его звали…
– Кондауров.
– Да, вспомнила. И ты говоришь, эти все люди, включая адвоката, как его зовут…
– Еремеев.
– И Еремеев в том числе, – все причастны к убийству?
– Я изложил тебе все факты. Как решит следствие, – не знаю. Но там не дураки сидят. Они поняли, что кавказца подставили, и начали расследование по новой. Мне надо обработать того синяка, получить согласие Еремеева на отъезд, и тогда уже отчаливать. Время от времени я буду звонить – просто, чтобы быть в курсе. А, может, лечь на дно? Не знаю.
– Но я всё равно должна уехать завтра.
– Да, тебе лучше уехать.
– Андрюша… Да я бы лучше осталась. Представляю, как тебе тяжело. Но пойми: если я сейчас прозеваю этот шанс, другой такой не скоро подвернется. А жить на что-то надо! Господи, почему мы сразу не поехали в Питер, почему ты меня не послушался, зачем нам эти проблемы?
Закурив, она встала, и, прохаживаясь по комнате, стряхивая пепел прямо на пол, стала рассуждать о возможных действиях.
Договориться с Козиным, сразу уехать, и позвонить Еремееву из другого города? Дождаться освобождения Трезора? Найти еще «свидетелей», а еще лучше – «сидетелей»? Самому лечь в больницу? Бросить всё, уехать сразу, взять другой паспорт, изменить внешность?
– Зачем менять совершенство? – улыбнулся Андрей.
– Да… «Скромный» мальчик!
Так они проговорили до утра, перебирая всевозможные варианты.
Неумолчный щебет птиц врывался в окна. Во дворе сигналили машины. Хлопали двери. Раздавались голоса. Город просыпался. Недопитая чашка кофе стояла на столе. В пепельнице лежала истлевшая сигарета. Засыпая, Катя пожелала ему удачи. Андрей поехал на больничный комплекс, чтобы поработать с «сидетелем».
Там он пробыл до обеда. Козин чувствовал себя намного лучше, чем вчера. Андрею удалось ему растолковать то, что от него требовалось, и получить
А под конец Андрей заснул на стуле. Разбудила медсестра, подумавшая, не надо ли его госпитализировать – так же, как его друга.
– Нет, спасибо, я в порядке, – ответил Андрей.
Попрощавшись с Козиным, он ушёл. Когда приехал домой, Катя засыпала его расспросами. И радостно улыбнулась, услышав, что переговоры прошли успешно.
– Тогда доведи всё до конца, потом выезжай ко мне.
Андрей почувствовал, что начинает вырываться из тягостного мира, в который окунулся по приезду в Волгоград.
«Передать Козина Второву, а самому уехать вместе с ней?» – промелькнула мысль.
Катя бросилась к нему в объятия и замерла. Он на руках понёс её, неподвижную, казавшуюся безвольной. Она призналась, что наслаждается сознанием своей беззащитности перед ним.
– Тут другой вопрос начинается, – ответил он, мгновенно позабыв всё, о чём только что думал. – Кто перед кем беззащитен?
Она упала на постель, и потянула его за собой.
Придя в себя, они веселились, как дети. Они смеялись, говорили всякий вздор, играли, пробовали апельсины, дыни, персики, лежавшие возле них на разрисованных тарелках. В одной только розовой тонкой рубашке, которая, соскользнув на плечо, открывала одну грудь и еле прикрывала другую с проступавшим сквозь ткань соском, Катя спросила, считает ли Андрей до сих пор, что ей непременно нужно носить закрытую одежду.
– Ненавижу, когда пялятся на то, что мне принадлежит. Придушил бы всех вот этими руками, кого не придушил бы, застрелил, остальных отправил бы в Сибирь!
– Это кто так говорит? Еремеев?
– Да. А ты откуда знаешь?
– Ты ж мне сам рассказывал, ты что, забыл?
– Ну да… может рассказывал… забыл…
В ласковом свете дня, проникавшем в комнату, он с юношеской радостью рассматривал её. Он целовал её, делал бесчисленные комплименты.
Они забывались среди шутливых ласк, нежных пререканий, бросая друг на друга счастливые взгляды. Потом, внезапно став серьёзными, с отуманенными глазами, сжав губы, во власти неистовства, которое делает любовь похожей на ненависть, они снова отдавались друг другу, сливаясь, погружаясь в бездну.
И она снова открывала влажные глаза и улыбалась, не поднимая головы с подушки, по которой разметались её волосы, томная, как после болезни. Они стали перебирать в памяти события прошедшего лета, короткую и прекрасную историю жизни, начавшейся только с того дня, как они обрели друг друга.
– Помнишь, как твоя подружка, Тинатин, рассказала историю любви царевича Александра и царевны, с таким странным именем, звучащим, как ветер, запутавшийся в цветах?
– Историю помню, а то, что жена Анзора – моя подружка, не помню. Там законного мужа царевны выманили, пообещав вернуть жену, и он, потеряв голову, поехал в Телави. Вернее, сначала поехал, а в Телави ему отрубили его неразумную голову.