Темные изумрудные волны

Московцев Федор

— … мы-то с вами собрались по делу, а для них, как для некоторых глупых людей, скука — лучший погонщик. Одного пастуха спросил другой: «Почему опять пасёшь стадо на болотистом лугу? Или мало овец у тебя засосала тина? Почему недоволен вон тем лугом? Разве там не сочная трава? Или богом не поставлено там дерево с широкой тенью для отдыха пастухов? Или там не протекает прохладный горный ручей?»

Почесал пастух за ухом и такое ответил: «Может, ты и прав, друг, только нет ничего страшнее скуки. Сам знаешь, какой шум подымается, когда тина засасывает овцу. Ты бежишь, за тобой остальные бегут,

я вокруг красный бегаю, воплю: „Помогите! Помогите!“ А сам радуюсь, что время тоже бежит. Смотрю на солнце: что сегодня с ним? Как пастух, среди облачков-овец вертится. Овца уже по шею в тине. „Держи! Тяни! Тащи!“ Кровь у нас — как смола — кипит. „Мэ-э-к!“ — вопит овца. А если удастся овцу спасти, всем тогда удовольствие! „Мэ-э-к!“ — благодарит овца. И мы смеемся, хлопаем по спине друг друга: „Молодец, Беруа! Молодец, Дугаба! Победу надо отпраздновать!“ Тут глиняный кувшин с вином, что для прохлады у реки зарыт, сам сразу на траву выскочит. Чашу каждый подставляет, чурек уже разломан, откуда-то появились сыр, зелень! „Будь здоров! Будь здоров! Мравалжамиер!.. Э-хе-хе… жамиер!“ Смотрю на луну — что сегодня с нею? Как чаша, в вине тонет… Э-э, всем тогда жаль, что время уже стада домой гнать».

… До поздней звезды продолжалось веселье. Выпили столько, что хватило бы на несколько свадеб и похорон. В буйном хороводе кружились разноцветные огни, отражаясь в бассейне, играя радугой в прозрачных струях фонтана. Русалка лукаво улыбалась, провожая взглядом веселящихся.

Громко охая, вспоминая архангела Гавриила и пятихвостного чёрта, тяжело поднималась Нина Алексеевна по ступенькам вслед за мужем. Анзор вёл Тинатин, не понимавшую, где у этой лестницы верх, где низ. Андрей нёс на руках Катю, объяснявшую, что она совсем не пьяная, просто разболелась голова, и она не может подниматься по коварной лестнице, где каблуки сами собой цепляются за ковровую дорожку.

Он бережно положил её на кровать. Когда лёг с ней рядом, она уже спала. Ему не спалось. Ворочаясь с одного бока на другой, он мучился зловещими видениями. Воспоминания сегодняшнего дня, весёлого и шумного, переплетались в его встревоженном мозгу с мрачными, необъяснимыми предчувствиями.

Андрей встал, прошёлся по комнате. Постоял на крохотном балкончике, выходившем на внутренний двор. Андрей прислушался к журчанию искусственного водопада. Блики решетчатого фонаря падали на холодные плиты и зловеще свивались в цепи.

Другое окно этой угловой комнаты выходило в сад. Прохладный ветер раздувал прозрачную белую занавесь.

«С ума сойдёшь с её тревогами!» — подумал Андрей, взглянув на Катю. И лёг в постель.

Успокоившись, он всё равно не мог заснуть. Ночь казалась нескончаемой, назойливой. Подушки были жаркими, рассеивающими дрёму. Так он лежал, прислушиваясь к шорохам. И только под утро задремал.

Шорохи усилились. Глухой рокот доносился с гор. Гул постепенно нарастал. Налетел ураган, горы, река, лес со свистом закружились в дикой пляске.

Внезапно всё утихло. Каменная глушь. Тупик.

Из беловатой мути вынырнул верблюд с длинной, будто дымящейся шеей. Вскоре показался и весь караван. Он двигался к горбатому мосту в торжественно-печальном безмолвии. Не звенели колокольчики, не было слышно ни веселых

возгласов, ни сердитых окриков погонщиков. Рядом с верблюдом и мулами, подобно белым теням, двигались поводыри.

Далёкие раскаты грома всё еще отдавались в ущелье тысячеголосым эхом, а караван мёртвых — верблюды и мулы, навьюченные гробами — бесшумно ступая, шел через горбатый мост.

Вот караван прошёл мост. Вот он остановился. Проводники стали развязывать верёвки. Вот осторожно начали опускать гробы наземь, откидывать крышки.

Притаившись за камнем, Андрей наблюдал за ними. Он узнавал умерших. Странно, они ведь давно похоронены. Что они здесь делают? Что еще за уик-энд в горах, кто отпустил?

Он хотел крикнуть: «Эй, Геннадий Иванович, почему такой чёрный, в печке уснул? Ну, а ты, безмозглый Марк…»

Но внезапно почувствовал, как холодеет кровь, и красное пламя ослепляет глаза. В последнем гробу…

Он ринулся из-за укрытия, побежал к каравану, перескакивая через камни. Поводыри мёртвого каравана, сбросив капюшоны, обнажили клинки, готовые изрубить Андрея. Он выхватил из ножен саблю и устремился на страшных сопроводителей. Раскрыв бескровные рты, они затряслись от беззвучного хохота. Андрей занёс саблю и принялся рубить ближайшего к нему, белолицего, с водянистыми зрачками. Сабля ударилась о что-то жёсткое и жалобно зазвенела. Поводыри отбежали, и только дым стелился над бесформенными глыбами. Андрей круто повернулся, и побежал к последнему гробу, и… в растерянности остановился. Гроб постепенно становился прозрачным, сквозь него была видна дорога.

Андрей протянул руки, и гроб, теряя очертания, вздрагивал, таял в воздухе. Мертвая тишина повисла в ущелье, наполненном виденьями шайтана. Ледяной мираж! Таял, исчезал в серой мгле караван. А милые, любимые черты, всё ещё стояли перед глазами обезумевшего Андрея.

Над ущельем плыли облака, и тени их медленно скользили по отрогам. Потом яркий луч, как стрела, пробил серое марево, проник в окно, позолотил хрустальную вазу с букетом белых роз, на миг оживил полуистёртую икону и пропал в углу, словно нашёл лазейку.

Андрей открыл глаза, очнувшись от состояния, среднего между беспамятством и сном, — тяжёлой одури, вызванной увиденным кошмаром.

Катя смотрела на него.

— Ты чего такой? И почему я в одежде? У нас что, ничего вечером не было? Мне это всё приснилось?…

Всё ещё под впечатлением тяжелого сна, он ответил:

— Не знаю… Мне тоже тут такое приснилось…

— Ну… знаешь! Ты как скажешь что-нибудь. Приснилось… Я это не поддерживаю. Я тебе теперь такое устрою… чтобы ты запоминал наверняка всё, что было!

Глава 33

Окна квартиры выходили на пойму реки Царицы. Была видна Волга, и корабль-памятник «Гаситель», историческое судно, сохранившееся со времён Сталинградской битвы. Любимый ресторан «Маяк» — через дом, до работы — три минуты пешком, все скомпоновано на одной линии, всё в пределах прямой видимости. Красота!

С какого счастливого часа он стал верить в удачу, никогда на неё не рассчитывал!? Ведь всё должно быть продумано и получено в соответствии с запланированными ожиданиями. А Моничев, «подлец», нарушил установленный порядок.