Тёмные самоцветы
Шрифт:
— Не то что отец, — громко высказался татарин, тряхнув сонмом черных косичек.
Борис раздражено кивнул.
— Но он — государь, которому мы присягнули на верность и которого вам вменено уважать. — Он быстро перекрестился и повел Ракоци за собой, уже не оглядываясь на митрополита.
Сэр Джером Горсей, стоявший в дальнем углу помещения, наклонился к соседу.
— Заметьте, грядут неприятности.
— Для Ракоци? — удивился Лавелл.
— Нет, для Годунова. Этот несчастный царь-недоумок во всем опирается на него, а двор того не
Вступая под своды просторного зала, Ракоци тихо спросил:
— Спокоен ли он?
— Нет, уже суетится, — не разжимая губ, сказал Годунов.
Федор задумчиво ковырял бирюзу Казанской короны.
— Борис Федорович, мне уже скучно, — пробурчал жалобно он. — Никто тут не хочет со мной говорить.
Ракоци, опускаясь на одно колено, промолвил:
— Счастливых дней тебе и приятных ночей, государь.
— Ты не склонил голову, — заметил царь Федор.
Борис, почуяв в его голосе отзвуки присущей Ивану Грозному непреклонности, выдвинулся вперед.
— Граф Ракоци послан к тебе королем Стефаном, батюшка, — пояснил ласково он, — а в Польше того приветствуют именно так. Ему не подобает выказывать тебе большие почести, чем Баторию.
— Пусть склонится, — повторил Федор с ослиным упрямством. — Я так желаю, и я своего добьюсь.
— Но батюшка…
— Если государю угодно, — прервал царедворца Ракоци и встал на другое колено, за что был вознагражден довольной ухмылкой. — Россия великое государство, а я в нем всего лишь маленький чужеземец. Я буду рад обучиться новому обхождению, ведь наставляет меня сам монарх.
Борис, наблюдая, как венгр по всем правилам простирается ниц, с ужасом думал, что будет, если Федору вздумается потребовать того же от немца или британца.
Царь между тем восхищенно всплеснул руками.
— Ах, как прекрасно. Мне это понравилось. Ты можешь оторвать грудь от пола. — Он глянул на шурина. — Борис Федорович, мне нравится его платье. Русь — страна золотого и красного, а он одет в черное с серебром. Это очень красиво.
— Благодарю, государь, — произнес Ракоци выпрямляясь, но не вставая с колен. — Нам, инородцам, не разрешается рядиться во что-нибудь русское, но суровость сего запрета неизмеримо для меня умаляется от сознания, что скромность моего одеяния приятна для царских глаз.
— И говоришь ты красиво. Лучше, чем дядя Никита. — Федор милостиво кивнул. — Ты принес мне подарок, верно? Люди всегда несут мне подарки, и я это очень люблю.
— Подарки всегда приятны, — сказал Ракоци, поднимая с пола ларец.
— Надеюсь, у тебя там не самоцветы? — насторожился вдруг Федор. — Ты задарил отца самоцветами. Но это лишь камни — и все.
— Прекрасно сказано, государь, — отозвался Ракоци. — Весьма мудрое замечание.
Комплимент пришелся по вкусу. Федор весело захихикал.
— Никто из бояр не говорит, что я мудр.
— Мудрость не всем и не сразу видна, государь, — откликнулся Ракоци
Глаза молодого монарха расширились от любопытства, лицо его закраснелось.
— Что же там? Что ты хочешь мне подарить?
Ракоци улыбнулся.
— Я покажу, если государь мне дозволит. — Он посмотрел на шевельнувшихся караульных. — Или сначала пусть кто-нибудь подойдет и убедится, что мое подношение совершенно безвредно.
— Нет, — подал голос Борис, жестом останавливая охрану. — Этого вовсе не надобно. Я готов поручиться, что в сем ларце ничего опасного нет. — Он придвинулся к Ракоци и едва слышно шепнул: — Надеюсь, вы меня не подведете?
— Ни в малейшей степени, — ответил Ракоци, откидывая снабженную пружинами крышку и выставляя на обозрение миниатюрную звонницу, где мягко посверкивали шестнадцать крохотных разнокалиберных колоколов. — Взгляни, государь. Сии колокольчики отлиты из бронзы, а затем позолочены, каждый имеет отменный по качеству звук. Система их строя подобна дорической, а высоты тонов — от верхней к нижним — обозначены мелкими самоцветами и жемчугами.
Федор сполз с трона, оставив корону, и устремился к подарку.
— Ох, диво дивное! — падая на колени, еле слышно выдохнул он. — Ты говоришь, они все настроены, а?
— Испытай их сам, государь.
Федор трясущимися руками, потянул за один из разноцветных шнурков и по притихшему тронному залу разнесся удивительно нежный и чистый звук; он мягко пульсировал, словно внутри колокольчика забилось маленькое сердечко. Большой ребенок, вслушиваясь, склонил голову набок и потянул за соседний шнурок. Звук был другим, но столь же безупречным.
— Чудо, чудо, — приговаривал Федор, забыв обо всем.
— Эту похвалу я отношу не к себе, государь, — сказал Ракоци, — а к моему повелителю, польскому королю.
— Который может по праву гордиться своим посланцем, — подхватил Годунов, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля. — Не правда ли, батюшка? — спросил он, пытаясь отвлечь Федора от игрушки. — Он ведь своими руками создал столь замечательную вещицу.
— Замечательную, — согласился Федор, завороженно подергивая шнурки и с несвойственной ему в обиходе сосредоточенностью прислушиваясь к чарующим звонам.
— Мне лестны эти слова, государь, — произнес громко Ракоци, подключаясь к усилиям Годунова. — Лишь повели — и я сделаю все, что прикажешь.
— Великолепно! — отозвался поглощенный своим занятием музыкант. — Мне это по сердцу. Скажи ему, Борис Федорович. — Он прозвонил к заутрене, сияя от счастья. — Как станут завидовать мне звонари, ведь я уже не полезу в ненастье на колокольню! Пусть звонят, а я буду вторить им у себя. Вот что! — вскричал он, осененный прекрасной идеей. — Изготовь для меня и другие колокола. Побольше, даже очень большие.