Тёмные самоцветы
Шрифт:
Ничего страшного не случилось. Сильные жесткие пальцы переплелись с ее пальчиками и слегка их пожали.
— Теперь мне хотелось бы чуть разогнать вашу кровь. Вы позволите?
— Как я могу воспротивиться? — Несмотря на твердость намерений, голос Ксении предательски дрогнул.
Ракоци тут же отпустил ее руку.
— Вы все же боитесь. Вижу, мне лучше уйти.
Ксения, испугавшись, сама нашла его пальцы.
— Делайте что вам нужно. Я потерплю.
Он даже не шевельнулся.
— Мы будем делать лишь то, чего хочется вам. Скажите, чего вы хотите?
— Не знаю, — озлилась она, но руку не отняла. — Делайте — и я узнаю.
— Отлично, — спокойно сказал Ракоци и свободной рукой потянулся за мягкой щеткой. Плавно, замедленно, чтобы ей стало ясно, что он не собирается что-то от нее скрывать. Легкими и в то же время уверенными движениями он принялся тереть щеткой ее
— Что происходит? — пробормотала Ксения, совершенно сбитая с толку.
— Вам это нравится? — спросил он в ответ.
— Да, — выдохнула она и хотела что-то добавить, но дыхание ее пресеклось.
— Тогда я продолжу, — спокойно откликнулся Ракоци. — Раз уж вам это приятно.
Вскоре он отложил щетку в сторону и стал массировать ее плечи, завернув ей волосы на затылок. Оба молчали: он — поглощенный занятием, она — не зная, что тут сказать.
Ксения удивлялась. Удивлялась и… млела. Не помня себя, она льнула к его рукам, то подчиняясь им, то становясь неподатливой, когда те усиливали нажим. Глаза ее полузакрылись, она целиком отдалась странной неге и даже не сразу разобрала, что он ей говорит.
— Я хотел бы размять вашу грудь.
Она встрепенулась, выныривая из мира грез.
— Что?
— Я хотел бы размять вашу грудь, — повторил мягко Ракоци. — Разумеется, если вы позволите.
— Я… — Она прикусила губу. — Что ж, пожалуйста, если так надо. — Ей стало страшно, но тело словно само по себе изогнулось, а лопатки коснулись стенки купальни.
Сначала пальцы его словно замерли, потом осторожно легли на соски и затеяли круговое движение. Он, в мокрой до нитки мантии, по-прежнему стоял у нее за спиной, постепенно превращая массаж в пробуждающие вожделение ласки.
Ошеломленная, Ксения не могла бы с уверенностью ответить, нравится ей или нет то, что с ней происходит. Что-то гулко екало у нее животе в такт раскачивающим ее тело толчкам; это было мучительно и одновременно приятно, но она не знала, что из этого выйдет, и страшилась развязки, обмирая от сладкого ужаса перед ней и желая продлить этот ужас.
— Мне хотелось бы, — сказал он с придыханием, — прикоснуться к тому, что сокрыто внутри вас.
Она изумленно сглотнула слюну. Чудовищность предложения лишила ее дара речи.
Его руки тут же прекратили сладкую пытку и отдернулись от ее тела.
— Нет! — выкрикнула она. — Продолжайте!
Пальцы его моментально продолжили свое вкрадчивое и все расширяющееся исследование, потом снова замерли, чуть шевельнув сокровенные складки.
— Продолжайте же! — простонала, дернувшись, Ксения. — Это… это должно совершиться.
Она не стала уточнять, что имеет в виду, да в этом никто и не нуждался. Дерзостное вторжение едва не лишило ее чувств и подарило дивную муку, которая все нагнеталась. Разрешение от нее было упоительно бурным. Она забилась в сильных конвульсиях, он припал к ее горлу — и они разом ощутили восторг, освободивший обоих от бремени вечно терзающего каждого из них одиночества.
Письмо отца Краббе к архиепископу Антонину Катнелю, тайно вскрытое и прочтенное Юрием, наемным работником польского посольства в Москве.
«Во имя Святой Троицы да благословит и защитит вас Господь, оберегающий и направляющий нас в часы испытаний!
Письмо мое будет последним в этом году, ибо дороги вскоре пресекутся снегами. Вследствие этого спешу сообщить, что в последние пару месяцев ситуация тут заметно ухудшилась. Царь Федор не в состоянии управлять государственными делами и вынужден полагаться на помощь Никиты Романова и Бориса Годунова, а эти мужи не имеют согласия меж собой, что приводит к раздорам, усиливающим брожение среди бояр, либо зарящихся на трон, либо преследующих корыстные цели.
Считаю, однако, своей обязанностью заявить, что не могу согласиться с отцом Погнером, полагающим, будто в скором времени русский царь будет свергнут с престола. Смею надеяться, дело до этого не дойдет, хотя отец Погнер уже высматривает бояр познатнее, чьи притязания Польша могла бы поддержать в расчете на благодарность того, кому посчастливиться обойти конкурентов. Думаю, что вести такую политику возможно лишь с ведома польского короля, который, конечно же, не пойдет на подобное безрассудство, ибо слишком многие московиты не решатся выступить против сына почившего государя. Не только из почтения к его памяти, но и из опасения, что их головы будут отрублены и выставлены для острастки на всеобщее обозрение возле Спасских ворот.
Я продолжаю видеться с Ференцем Ракоци, игнорируя запрет отца Погнера
Я также дважды, беседовал с Годуновым, которому официально поручено вести дела с иностранцами от имени государя. Он убежден, что будущее России — Запад, а не Восток. Его мнение, правда, разделяют немногие. Двор опасается, что монголы опять ринутся на Москву, а потому обращает взгляды к Сараю, хотя последний набег этих азиатов на город произошел лет двадцать назад. Годунов же со своей стороны говорит, что с тех пор Россия отвоевала у Золотой Орды слишком многие земли и что той уже не оправиться от урона. Он тоже весьма высоко ставит Ракоци, отчасти потому, что тот — человек опытный и бывалый, но также и за его щедрые подношения государю в виде драгоценных камней. Царь Федор, правда, к ним равнодушен, однако Годунов камни очень ценит — как за красоту, так и за немалую стоимость, ибо они являются ощутимым прибытком казне.
Мне думается, что, вопреки политике отца Погнера, нам следовало бы поддерживать Годунова, поощряя его начинания в части приобщения России к европейскому миру, ведь мы очень нуждаемся в сильном союзнике против расширяющегося влияния турок. Предполагать, что сей дальновидный и проницательный царедворец — двурушник, вследствие татарского происхождения его матери, огромное заблуждение, какому подвержены многие из бояр. Я же не сомневаюсь, что, если мы отнесемся к Годунову с одобрением и пониманием, Европа обретет в нем верного друга.
Хочу отметить, что мои разногласия с отцом Погнером не являются результатом каких-либо личных мелочных антипатий — просто я стараюсь быть беспристрастным и, как вы сами же мне повелели, пытаюсь обрисовать здешнюю ситуацию во всей ее полноте. Уверен, что доношение Ракоци совпадает с моим, а потому покорно прошу вас принять во внимание все, о чем я вам доложил, прежде чем вы приметесь размышлять над отчетом главы нашей миссии.
С постоянной преданностью Церкви, которой мы служим, и вам, а также с почтением к королю Стефану, пребывая в уверенности, что Господь наш зрит правду, даруя победу своим сыновьям,
ГЛАВА 9
Уже в четвертый раз на неделе отцу Погнеру отказывали в приеме. Царь Федор Иванович не желал ни видеть его самого, ни разговаривать с кем-либо из его подчиненных. Почтенный иезуит кипел от негодования, пробираясь по изрытым колесами и покрытым наледью улицам к Спасским воротам, и с неприязнью посматривал на своего долговязого спутника, не сумевшего урезонить высокомерных бояр.
В прошлую ночь выпал снег, затем его растопило солнышко, но к вечеру слякоть опять стала льдом — грязным, ненадежным, коварным.
Отец Ковновский тоже передвигался с трудом, постоянно поправляя свой меховой капюшон, сбиваемый с его головы порывами студеного ветра.
— Истинно, отец Погнер, — произнес он успокоительным тоном, — эти русские настоящие варвары. Ни один европейский правитель не позволил бы себе столь бесцеремонно обращаться с послами дружественной страны.
— Это все Годунов! — вскричал отец Погнер. — Вот уж кто воистину достоин одного лишь презрения! Заявляет мне, что намерен общаться лишь с Ракоци! С Ракоци! Тот давно уже сделался русской марионеткой, утратив всяческий стыд. А Годунов полагает, что нам о том неизвестно. Притворяется, что блюдет польские интересы, а сам якшается с венгром! — Он понизил голос, испугавшись, что может привлечь к себе нежелательное внимание, и поспешил перейти с польского на латынь: — Эти русские сплошь предерзостные глупцы!
— Истинно, отец мой, они и понятия не имеют о какой-либо субординации в отношениях, — сказал отец Ковновский, потупив глаза. Он не любил переливать из пустого в порожнее, но вынужден был терпеть разглагольствования старшего иезуита, сознавая, что доверительность, установившаяся между ними, может когда-нибудь принести пользу.
— Нет, не имеют, — угрюмо кивнул отец Погнер. — Как они смеют ставить какого-то там изгнанника выше нас? Ведь это величайшее оскорбление! — Он всмотрелся в снежную пелену и гневно махнул рукой. — Еще одна такая неделя — и ледяной капкан захлопнется на всю зиму.