Тёмные скалы
Шрифт:
Двое мужчин – старый и молодой – стояли у ворот; приблизившись, Марвин услышал, как молодой с почтительным поклоном произнёс: «Да, милорд», а затем споро зашагал по дорожке к дому.
Старик-хозяин остался стоять, заложив руки за прямую спину и взирая на Марвина со снисходительным бесстрастием. Чёрное суконное пальто ладно сидело на его худощавой фигуре, начищенные ботинки сверкали ничуть не хуже сапфира в булавке для галстука.
Марвин смутился – серый костюм для воскресной службы, который ещё вчера представлялся ему вполне сносным, сейчас казался жалким
Эшвуд заговорил первым.
– Мистер Койн, полагаю? – его глаза (на удивление ясные!) улыбались больше, чем губы, наполовину упрятанные за аккуратным валиком совершенно седых усов. – Уже не чаял увидеть вас здесь сегодня. И, как вы могли заметить, собрался немного прогуляться.
– Простите, лорд Эшвуд, – Марвин остановился на почтительном расстоянии, не осмеливаясь двинуться ни вперёд, ни в сторону. – Повозка сломалась в глухом месте, и я решил, что доберусь пешком скорее, чем достану другую.
– Давайте пройдёмся, – набалдашник тонкой трости указал на дорогу. – Так вы шли пешком от самого Норт-Брея?
– Нет, лорд Эшвуд, всего лишь треть пути.
– Вы выносливы, однако.
– С божьей помощью.
Эшвуд – как и сам Марвин – был немалого роста; титул, горделивый взгляд и шёлковый цилиндр возвышали его ещё на десяток дюймов. Кровельщики рассказывали, что большую часть земли хозяин сдаёт в аренду, а на острове бывает наездами, но Брайфилд-Холл ни дня не находился в запустении – стараниями многочисленных слуг.
– Стало быть, последний месяц вы трудились над возведением церкви Святой Анны в Норт-Брее, мистер Койн?
– Верно.
– Чем же вы занимались до того, как прибыли на остров?
– Работал в отделочной мастерской при часовне в Вудшире, лорд Эшвуд.
Брови Эшвуда сдвинулись к переносице – он будто бы ожидал услышать что-то другое, но иного ответа у Марвина не было.
– Очень хорошо. И каким вы находите Нодленд, мистер Койн?
Внезапный вопрос, высказанный весьма дружелюбным тоном, немало озадачил. Сейчас Эшвуд обращался к Марвину как к гостю, а не наёмному работнику. Стараясь не выказывать удивления, он проговорил сдержанно и кратко:
– Здесь очень красиво.
– Вы думаете? – Эшвуд заметно оживился – даже его тонкие, затянутые в перчатки пальцы весело заиграли беззвучную мелодию на набалдашнике трости. – Это, безусловно, так. Я люблю этот остров. Знали бы вы, как сильно я его люблю, – он сощурился, посылая вдаль полный нестарческой страсти взгляд. – Отец Лоуренс крайне положительно отзывается о вас, мистер Койн. Он считает вас добропорядочным христианином и отличным работником.
– Смею надеяться, что он не преувеличивает моих достоинств, лорд Эшвуд.
– Ну! Ну! Скромность, конечно, из добродетелей, но у меня нет причин не доверять мнению отца Лоуренса. Итак, мистер Койн, если учесть ваш нынешний род занятости,
Марвин замер на месте как вкопанный. Никто не обращался к нему с подобными просьбами уже лет семнадцать, и зачинающаяся слава выгорела так же быстро, как некогда уютный дом на Оук-стрит. И здесь, сейчас нашёлся человек, который – боже правый – помнит?.. К чему это? Не к добру же, в самом деле? Дыхание сбилось – наверное, горло сильно сдавливал шейный платок, – и Марвин ослабил его нервным движением.
– Мне очень жаль, но я больше не пишу.
– М-да, наслышан, – Эшвуд тоже остановился, поглядел прямо в глаза. – Вы ведёте жизнь честного труженика, и это похвально. Но, помилуйте, из деятеля искусств – в простого ремесленника… Отчего вы не пишете? Разочаровались в призвании?
– Разочаровался, лорд Эшвуд.
– Печально, печально. Ваши картины были очень необычны. Помнится, я отдал долг вашей мрачной фантазии ещё на самой первой выставке.
– Это в прошлом. Фантазии больше нет и не будет, – Марвин старался говорить ровно, но слова каменели, огрубевали, и, вероятно, звучали не слишком вежливо.
– Помилуйте, она мне и не нужна, – Эшвуд слегка наклонился вперёд, опершись на трость. – Мне нужно исключительно ваше мастерство, мистер Койн. Моя картина требует лёгкой реставрации, только и всего. Но я бы не хотел доверять это дело кому попало.
– Не думаю, что ваш выбор верен, лорд Эшвуд. Простите. Я не брал в руки кисть почти двадцать лет. Даже если бы я мог, мне бы потребовалось время… навыки утрачиваются и…
– О, разумеется. Это я понимаю и не стану вас торопить. Кроме того, я готов хорошо заплатить за ваш труд.
– Благодарю, но мне вполне хватает тех денег, которые я получаю.
Теперь Эшвуд смотрел на него с серьёзным любопытством.
– Вы чрезвычайно аскетичны, кхм. Так, мистер Койн? Всему есть своя цена; для каждой работы есть своё вознаграждение. Эта картина очень дорога нашей семье. Что вы скажете, если я предложу вам тысячу фунтов?
Это было немыслимо. Совершенно, совершенно немыслимо – Марвин потрясённо молчал, пытаясь высмотреть в увядшем лице Эшвуда мало-мальский намёк на шутку.
– За такие деньги вы можете пригласить лучших художников академии, – наконец выдавил он.
– Знаю, мистер Койн. Но я хочу пригласить вас.
– Я не понимаю.
– Видите ли, картину писал сэр Далтон Марш, мой хороший знакомый. В то время, когда вы учились, он был президентом академии художеств, верно?
– Да, лорд Эшвуд. Сэр Далтон Марш экзаменовал меня при поступлении и при выпуске.
– И вы, конечно, были последователем его таланта?
– Мы все были его последователями, – сказал Марвин, волнуясь: воспоминания давались с трудом, но эти – что и говорить, – эти были одними из самых приятных. – Его похвала тогда казалась божьим благословением, ничуть не меньше.