Темный мир. Равновесие
Шрифт:
Я ошиблась. Эта девушка выглядела иначе, чем другие жертвы.
Ее голова была как кокон. Как муха, спеленатая пауком. Лицо почти полностью скрывалось под белесыми нитями: они вились вокруг ее головы, впивались в кожу, плотно прилегали друг к другу. Я почувствовала, как желудок подступает к горлу.
Чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулась; рядом стоял Пипл, очень мрачный. Его ноздри нервно дрожали:
– Что ты видишь?
– Не понимаю, – призналась я. – Она вся такая…
– Ее не пиратят, – жестко сказал он. – Ее просто
Водитель «Скорой» открыл задние дверцы, в этот момент у тротуара с визгом остановилась машина, необъятных размеров блестящий черный «Лексус». Распахнулась пассажирская дверца, выскочил человек в костюме, со съехавшим набок галстуком, с матово-белым мясистым лицом, и рванул к «Скорой».
– Пропусти! – он грубо расталкивал людей со своего пути. – Отойди!
Так же бесцеремонно он оттолкнул врача. Кинулся к девушке на носилках:
– Машенька! Доча! Я здесь, посмотри… Папа пришел!
И, как безумный, начал тормошить ее за плечо.
Врач возмутился:
– Перестаньте ее трясти! Вы что, с ума сошли?! Садитесь в машину, мы повезем ее в дежурную…
Человек в костюме схватил водителя за шиворот:
– Повезешь, куда я скажу! Понял, сука?!
Он что-то еще кричал, изо рта его вырывались капельки слюны и падали на лицо врача. Тот молчал, только еле заметно морщился. Я поразилась его выдержке – хотя кому, как не врачу «Скорой», обладать железными нервами…
– Посмотри на него, – сухо велел Пипл.
Внутренне обмерев, я нащупала свой амулет и снова сжала его в кулаке. И чуть не заорала во все горло.
Человек в костюме выглядел страшно. Его лицо было покрыто слоем крови, частью свернувшейся, частью свежей. На виске отвратительным кожистым наростом сидела все та же, уже знакомая мне печать – знак Тени.
Фигура врача была серой, будто наполненной изнутри сигаретным дымом. Над его головой плясали искры ярости. Человек в костюме напирал на него и кричал:
– Я тебя сгною! Я тебя посажу! Ты у меня кишки свои выплюнешь!
Я огляделась, не выпуская амулета из руки. Лица вокруг расплывались перед глазами – кто-то злорадствовал, кто-то сочувствовал, но Тени среди них не было…
У меня закружилась голова.
– Она с утра уже была больная, – сказали в двух шагах за спиной. – Сама не своя. И еще эти доллары…
Я обернулась. Рядом стояла Лера – вот уж кого я меньше всего хотела сейчас видеть.
– Доллары? – механически переспросила я. – Ты знаешь, что с ней случилось?
– Хочешь поболтать о чужом горе? – Лера прищурилась.
Я вспомнила железную выдержку доктора из «Скорой» и тоже сдержалась:
– Я хочу ей помочь.
– Ты врач? Покажи диплом!
Я опять сдержалась, но спрашивать больше не стала. Если знает Лера, должны быть еще свидетели: однокурсники, друзья, соседи.
– За последние два дня она дважды меняла духи, – задумчиво сказал Пипл, глядя вслед уходящей Лере.
– Ты о чем?
– Она чует в тебе
– Не нужен мне ее мужик, даже с доплатой… И знаешь что? Давай договоримся, что ты не будешь докладывать все, что вынюхал. Кто менял духи, у кого какой день цикла…
Носилки уже поставили в машину. Человек в костюме надрывно кричал в телефон:
– Сейчас! Сию секунду! Это моя дочь, ясно? Какой, к черту, диагноз, я не знаю, она без сознания!
Крича, он влез в машину «Скорой», и она сразу тронулась. Я сделала за машиной несколько шагов:
– Эй, мы что, их отпускаем?!
– Найдем, – Пипл казался непривычно подавленным. – Их-то в больнице найти – не проблема… Проблема – найти Тень. Она, по всему, непростая…
Толпа стала рассасываться: занятия шли полным ходом. Пипл сжал мой локоть: на скамейке у входа сидела девушка и рыдала, не напоказ, а потихоньку, делая вид, что пишет эсэмэс на телефоне.
– Посмотри, во что она обута, – сказал Пипл.
На ногах у девушки были кроссовки – по виду очень недешевые, но в целом совершенно обыкновенные.
– И что?
– Это кроссовки жертвы. Значит, они подруги или близко знакомы. Давай, может, это наш единственный шанс…
– Почему не ты?
– Потому что с тобой она легче пойдет на контакт! Ну, давай, время дорого…
Не могу сказать, что мне легко заговаривать с незнакомыми людьми, особенно когда они плачут. Но выбора не было. Я вздохнула – и зашагала к девушке в кроссовках.
Мария Хлебникова, девятнадцати лет, никогда не болела. Занималась спортом, не пропускала физкультуру. За несколько часов до своей срочной госпитализации она приехала на занятия, по злой иронии судьбы, на «Скорой». В объезд утренних пробок.
В коридоре учебного корпуса Маша вынула из сумки кроссовки, взятые на физкультуру, и отдала однокурснице Ире, вот этой самой, что плакала сейчас на скамейке.
– Меня пригласили вечером в клуб, я надела новые туфли… А они оказались «испанскими башмаками». Хоть снимай да иди босиком… Маша увидела и дала мне свои кроссовки, у нас одинаковый размер…
– Щедрая.
– Она вообще классная девчонка, кто о ней гадости говорит – просто дураки…
– С утра она была здорова?
– Да, совершенно… Мы сели рядом на паре, она открывает книгу… А там внутри доллар лежит, весь в пятнах крови. И я тут заметила, что Машка где-то порезалась – у нее руки были перемазаны кровью, и на блузке пятна. Я спросила: где ты поранилась? А она вдруг разволновалась, стала злиться, нервничать… Что за фигня, говорит. Мне, говорит, сегодня доллары-единички отовсюду лезут в руки, и еще я все время себя раню и не помню чем. Может, говорит, это кто-то так шутит? В книжке доллар, в сумке доллар, тоже запачканный. Хотдог купила – и там Джордж Вашингтон с портрета смотрит, красный весь, в томате. Ну вот на фига такое делать?!