Темный полдень
Шрифт:
Я подхватила пакет с продуктами и камеру, не сказав больше ни слова, и направилась к своему дому. Впервые за долгое время я не чувствовала злости — скорее, непонимание.
15
Май
Весь вечер я не могла оторваться от камеры, пробовала, читала инструкции, фотографировала в режиме ночной съемки — благо ночь выдалась ясная, с полной луной и яркими звездами. Мне казалось, что все это только сон, что, проснувшись утром я не обнаружу в доме заветную коробку. Но это сном не было.
Против воли я больше не могла злиться на Андрея, хоть и добрых чувств он не вызывал — скорее настороженность
Странный он был человек — угрюмый, немногословный, мало эмоциональный, даже говорил странно — урывками, короткими предложениями, словно выталкивая слова из себя через силу или с трудом подбирая их. И глаза — тяжелые, пронизывающие, как будто видящие то, что другие не видят. Черты лица резкие, даже угловатые, но довольно гармоничные, не вызывающие отторжения.
Смущал и тот факт, что человеком он был не бедным — машина, одежда, хоть и простая, но качественная и дорогая, часы на сильной руке. Он не выпячивал состояние, скорее просто не обращал на него внимание. Почему-то я была уверена, что, если он поцарапает свою машину, даже не заметит этого. Однако его реакция на фотографии дома была неожиданной. Он несомненно принял меня за кого-то другого, а не просто за деревенскую девушку.
Я усмехнулась — ну да, он сразу понял, что я — журналистка. Только вот думал, что явилась по его душу, не предполагая, что спасаю собственную. И все же вчера он терпеливо дождался, пока я отнесу вещи в дом, не уезжая от калитки. То ли удостоверяясь, что я благополучно дошла, то ли ожидая чего-то от меня. Впрочем, вряд ли приглашения, дураком он не выглядел. Напоследок, он быстро осмотрел мой забор и калитку, словно проверяя прочность, а после быстро сел в машину и уехал, не сказав ни слова.
Да уж, не село, а ярмарка женихов — один другого краше — не смогла сдержать короткого смешка, снимая взошедшую над полями и лесом луну.
Камера была настолько великолепна, что, просматривая снимки, я испытала почти оргазм.
А на флешке сохранились все последние снимки, включая фотографии дома на фоне леса и ручьев — настолько живые, что казались маленькими окошками в иной мир. Андрей не стал их удалять. А это значит — я похолодела внутри, — что он разобрался в причинах моего появления здесь.
Плохо. Очень плохо. Вот и скрылась, называется.
Но прошло уже несколько дней, а мои преследователи здесь не появились, значит никто на след их не навел. Да и не похож был Андрей, при всей его я бы сказала болезненной замкнутости, на того, что станет выдавать информацию. Оценив ситуацию, он скорее успокоился и действительно сожалел о разбитой камере, поэтому купил новую.
Моя рука зависла над клавиатурой ноутбука на несколько секунд. А после я отформатировала флешку, полностью удалив фотографии дома: не собиралась ни продавать их, ни выкладывать в доступ. Андрей был честен со мной, я отплачу ему тем же, пусть даже он об этом никогда не узнает.
— Ну что, суседко, — глаза снова упали на камеру и засветились, а в груди разлилось теплое чувство радости, — кажется нам улыбнулась удача, дедушка!
От радости на ночь я поставила
Утром проснулась с легкостью в голове и теле, губы против воли улыбались. Моя новая красавица лежала на маленькой тумбочке, где я ее и оставила, поблескивая черными глянцевыми боками под лучами утреннего солнца.
Быстро умывшись и заплетя волосы в косу, я снова схватила ее и вылетела в сад, более менее приведенный в порядок за прошедшие дни. При дневном свете снимки получались невероятные: камера ловила каждый момент с такой чёткостью и глубиной, что я невольно замирала перед просмотром каждого нового кадра. Я поймала полет бабочки с её тонкими крыльями, переливающимися в утренних лучах, и дрозда, который грациозно порхал по ветвям сирени, словно танцор в движении. Поймала соседскую кошку — черную, как ночь, в тот момент, когда она стремительно взвилась в воздух, нацелившись на невидимую жертву.
Кадры оживали в моих руках, превращаясь в маленькие произведения искусства, и каждое нажатие на кнопку затвора приносило мне новое, почти забытое удовольствие. Моя грудь наполнялась радостью, распирающей изнутри, и сердце пело так, как не пело за весь этот кошмарный для меня год. Это был момент, когда я снова нашла что-то своё, что-то настоящее, что-то, что принадлежало только мне — и эта радость была столь же яркой, как и солнечные блики, скользящие по объективу.
С невольной благодарностью я снова подумала и об Андрее. Не смотря на его не совсем нормальное поведение, он подарил мне настоящий, реальный кусочек счастья. Камера, которую он принёс, была не просто дорогим предметом — она стала воплощением возможности вернуть утраченный смысл, найти заново себя и своё место в этом мире. Внезапно я осознала, что впервые в жизни мне сделали подарок, который был по-настоящему дорог мне не из-за своей материальной ценности, а из-за того, как он касался моей личности, моих интересов и увлечений.
Этот подарок был словно приглашение — продолжить заниматься тем, что я люблю, не смотря на все трудности и испытания. И сделал его человек, который видел меня два раза, но каким-то образом угадал, что именно способно вернуть мне ту самую искру в глазах. Ни один подарок Баринова, я невольно содрогнулась от этого имени, не приносил мне таких чувств! Его дары были холодными, демонстрацией власти и силы, они всегда были пропитаны скрытыми мотивами и ожиданиями. Но с Андреем всё оказалось иначе — в его поступке не было никакой условности, он просто хотел исправить свою ошибку и подарить мне нечто настоящее.
Я чувствовала этот аппарат, или он чувствовал меня, но каждый кадр приносил эстетическое удовольствие. Я не познала еще и сотой доли возможностей камеры, а уже жила в эйфории!
Ближе к полудню пошла к магазину, чтобы встретиться с Натальей, которая уже ждала моего прихода, стоя в дверях.
— Привет, — я помахала ей рукой. Сегодня мне не хотелось ни спорить, ни хмуриться. Но выражение ее лица было серьезным и сосредоточенным.
— Привет, заходи, — она жестом пригласила меня внутрь, и я поняла, что ее хмурость относится не ко мне. — Чай будешь?