Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
Провалилась та блокада с треском, хотя, по совести говоря, империализму не в чем себя упрекнуть — и тогда, и позже он делал все, чтобы сбить нас с ног. А вот не получилось. Захлебнулась интервенция, лопнул «санитарный кордон», проржавел и треснул «железный занавес». Не изменилась природа империализма, но прошло время, и глазам ошеломленного западного мира предстала социалистическая держава в блеске славы, силы и достоинства. Видные лидеры и демократической и республиканской партий США в то время, о котором я пишу, сходились в положительной оценке предложенного нами курса на разрядку международной напряженности. Дальновидные капиталисты хотят с нами торговать. Так как же насчет знания истории, мистер Зиннер? Пожалуй, бизнесмены из числа реалистов подучили ее получше, чем советологи.
Президент «Бэнк оф Америка» Томас Клаузен
Это справедливо, но, увы, к советологам не относится. Они остаются при головном отряде реакции в роли «теоретиков» или же песельников, тянущих привычное свое, на манер: «Эх, в Таганроге, да ну, да эх, в Таганроге... В Таганроге са-а-алу-чилася беда...» А беда случилась с ними. С тем большим рвением разбрасывают они вокруг себя семена подозрении, недоверия к СССР.
Среда обитания деятелей типа Зиннера, независимо от их калибра, — преимущественно либеральная интеллигенция, студенчество. Я не говорю здесь о ее наиболее дальнозорких представителях, но среда эта в целом впечатлительная, подчас переменчивая, падкая на моду. Какая-нибудь политическая бутоньерка может заслонить ей подчас реальный покров событий. Войны — ни «холодной», ни тем более «горячей» — большинство людей этого круга, разумеется, не хочет и испускает вздох облегчения, когда день переговоров вытесняет из потайных углов тени опасных конфликтов. Вслед за тем наступает время некоего политического карнавала. И хотя серьезное дело еще только начато и нужен упорный труд, чтобы разрядка окрепла, а необратимость стала ее постоянным спутником, начинается «бой» конфетти и серпантина, ералаш с участием «диссидентов», когда главное уже забыто, а на сцене кружится хоровод безответственных Теорий, Капризов и Ужимок, наряженных в пасторальные или трагические маски.
И вот в эту среду вместо со всеми врагами мира идут советологи, идут не с наукой, не с исследованиями, а с готовыми раз и навсегда выводами, со старой злобой, с ненавистью к разрядке, с антисоветской наживкой, напоминающей гниющие головы тунца, годные для ловли крабов. Советология источает тление, этот трупный запах еще дурманит людей, и они лезут, карабкаются на чашу весов с привадой, а опытные ловцы душ таскают их в свое ведерко...
Легковерие и неосведомленность иных американских либералов поражают. Они живут на конвейере инфляции — материальной и духовной. Их страна истерзана стрессами и стала ареной диких преступлений. И они же, подчас ничего толком не зная о СССР, полагают, будто мы нуждаемся в наставлениях извне, с важным видом рассуждают о перспективах «эрозии режима», верят — или хотят верить — тем, кто утверждает, будто мы потерпим вмешательство в наши внутренние дола, стоит только хорошенько надавить. Ну не смешно ли?! И я хочу закончить эти заметки так:
«Здорово, Америка! Здорово, мои друзья в Америке! Как у вас дела, старые простаки, целый месяц твердившие друг другу, что я заврался насчет России? Ну-с, если последние сообщения о ваших делах верны, то вряд ли вы сможете так говорить? Теперь уже Россия над нами смеется... Мы читали ей лекции с высоты нашего цивилизованного превосходства, а сейчас принимаем героические меры, чтобы скрыть нашу краску смущения от России. Мы гордились нашим мастерством в крупных делах и тем, что они имеют под собой солидную основу благодаря нашему знанию человеческой природы, а сейчас мы банкроты. Крики отчаяния наших финансистов отдались эхом во всем мире. Наши дельцы не могут найти работы трем миллионам рабочих, а ваши выбросили на улицу вдвое больше людей. Наши государственные деятели по обе стороны океана не могут сделать ничего другого, как разбивать головы безработным или откупаться от них пособиями и обращениями к благотворительности. Перед лицом всей этой экономической некомпетентности, политической беспомощности и финансовой несостоятельности Россия гордится своим бюджетным активом. Ее население занято до последнего мужчины и женщины. Она блистает своими работающими полным ходом, растущими фабриками, своими способными правителями, своей атмосферой надежды, обеспеченности даже для бедняков, атмосферой, которой
Наше сельское хозяйство разорено, а наша промышленность разваливается под тяжестью своей производительности, потому что мы не додумались, как распределить наши богатства и как производить их... Вы даже не можете защитить ваших граждан от простого воровства и убийства, вы не можете помешать вашим бандитам и вымогателям средь бела дня размахивать револьверами на улицах».
С давних пор помнилось мне содержание этой озорной, но и очень серьезной речи Бернарда Шоу. Он произнес ее по английскому радио на Америку, вернувшись из поездки в Советский Союз в 1932 году. Как давно это было, как далеко мы шагнули с тех пор на земле, в небесах и на море! Сколько раз на нелегком пути в сердце своем и кровью самой запечатлели мы верность старому знамени партии — «взвитому красной ракетою, Октябрьскому, руганному и пропетому, пробитому пулями...»
А ловцы слабых душ посиживают на атлантических берегах, морщатся на погоду, ладят к снасти наживку. Мутная пена набегает под шаткие мостки — шлеп-шлеп. Водяной играет с кем-то в ладошки...
КОЕ-ЧТО О СОВЕТОЛОГАХ
Хочу сначала рассказать историю этих двух писем.
Газета «Дер Тагесшпигель», выходящая в Западном Берлине, напечатала статью Вольфганга Крауса «Нормальность интеллектуалов», полную клеветы на советских литераторов. Я откликнулся на нее открытым письмом в редакцию этой газеты. Агентство печати «Новости» длительное время вело переговоры о публикации этого письма. В процессе переговоров представитель АПН в Западном Берлине получил служебную записку из «Дер Тагесшпигель» за подписью ответственного сотрудника газеты Ганса Шольца, в которой было сказано: «Я смею Вас заверить, что возражения, последовавшие из Москвы, представляются нам интересными и заслуживающими рассмотрения. Однако мы еще раз обратились к авторитетным специалистам в этой области с просьбой высказать свою точку зрения. Я прошу Вас проявить терпение и подождать до получения их ответов, а также успокоить в этом господина Кривицкого».
Ни для кого не было секретом, что, в случае отказа «Дер Тагесшпигель» напечатать письмо, оно могло появиться в каком-либо другом печатном органе, издаваемом в Западном Берлине.
Что же произошло дальше?
«Авторитетными специалистами в этой области» оказался все тот же Краус, чью вторую статью того же сорта, что и первая, оттянув время, редакция «Дер Тагесшпигель» напечатала рядом с письмом из Москвы.
Естественно, я счел своим долгом еще раз взяться за перо.
Два открытых письма газете «Дер Тагесшпигель» возникли в злободневной полемике, но, видимо, имеют право перейти и в эту книгу. Краусы продолжают подвизаться на страницах газет, журналов и книг, поставляя подмоченный порох гарнизонам осажденных крепостей «холодной войны».
Рассказывают, что однажды у Гейне спросили, знает ли он писателя Шмидта. Гейне ответил: «Писателя Шмидта я не знаю, но полагаю, что это нечто вроде писателя Мюллера, которого я тоже не знаю».
Используя конструкцию мысли великого немца, я могу сказать: «Журналиста Вольфганга Крауса я не знаю, но уверен, что это нечто вроде журналиста Саймонса, которого я тоже не знаю».
Гейне, разумеется, прав. В известных случаях можно без труда обнаружить сходство у незнакомых тебе людей.
В 1918 году американская печать опубликовала заявление Саймонса: «В России каждая женщина от 18 до 45 лет должна явиться в комиссариат, откуда она, независимо от ее желания и нежелания, передается мужчине, с которым она и должна отныне жить». Так было запущено на орбиту пропаганды одно из первых «летающих блюдечек» — миф о национализации женщин. Саймонс стал популярен. Он давал показания оверменовской комиссии, созданной американским сенатом для расследования «положения в России».