Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
Пора расходиться, а Хеллер еще не рассказал мне о своем новом романе — работа над ним шла к концу. Я спешил, улетал в Спокан, где открывалась тогда международная выставка, мы условились встретиться позже, но второе свидание не состоялось.
А теперь новый роман Хеллера вышел в свет. Называется он «Что-то случилось», и в размышлениях его главного героя Боба Слокума — американского «белого воротничка» — автор продолжает ведущую линию «Уловки-22». Слокум влачит свои дни в одиночной камере отчаяния. В ее затененных углах гнездятся призраки — опасения, заброшенность и апатия терзают хеллеровского героя. Мы слышим его внутренний голос: «В конторе, где я работаю, пять человек,
Я прочел это место и вспомнил слова Хеллера о страхе и надеждах, связанных с разрядкой. Многое в современной жизни Соединенных Штатов способно объять человека тревогой и смятением. На «миллионы одиночеств» расфасованы людские судьбы в этой стране, достигшей высокого уровня технологической цивилизации. Долгие годы жестокой интервенции во Вьетнаме убедили большинство американцев: с войной не шутят! Она поставила дыбом и без того неврастенические, полные стрессов условия человеческого существования в США. И не отражение ли этого морального сумбура и душевных мучений запечатлено в горьких признаниях Боба Слокума — героя нового произведения Хеллера...
И все-таки миллионы «маленьких» страхов ушли бы в тень перед той грозной тучей, в какую могли собраться темные облака международных событий, не будь в руках людей Программы мира.
Разрядка не в силах, конечно, избавить рядовых американцев от тяжких бед, имманентно присущих частнособственническим отношениям, но она по крайней мере снимает страх перед бедой непоправимой.
В романе Джозефа Хеллера «Что-то случилось» на первом его плане мы видим драму личности в «свободном обществе». Монолог Слокума — это исповедь человека, несущегося на льдине среди сталкивающихся и расходящихся торосов и жаждущего прибиться к твердому берегу. Еженедельник «Сатердей ревью уорлд» пишет: «Хеллер показывает с достоверностью, характерной лишь для немногих писателей, горькие стороны нашей жизни. Он рисует кризис более зловещий, нежели нехватка горючего, истощение природных ресурсов, экономический спад и загрязнение окружающей среды».
Радуюсь успеху Хеллера. Он писал «Что-то случилось» двенадцать лет. Только очень серьезные прозаики в США работают так основательно.
Когда-то, получая Нобелевскую премию, Синклер Льюис произнес полную горькой иронии речь и озаглавил ее «Страх американцев перед литературой». Он сказал: «Чтобы быть у нас по-настоящему любимым писателем, а не просто автором бестселлеров, надо утверждать, что все американцы — высокие, красивые, богатые, честные люди и великолепные игроки в гольф; что жители всех наших городов... желают добра друг другу; что хотя американские девушки и сумасбродны, из них всегда получаются идеальные жены и матери; и что географически Америка состоит из Нью-Йорка, целиком населенного миллионерами, из Запада, который нерушимо хранит бурный, героический дух 1870-х годов, и Юга, где все живут на плантациях, вечно озаренных лунным сиянием и овеянных ароматом магнолий». Так вот, Хеллер не из таких писателей.
Я еще долго буду вспоминать скромный бар в «Рокфеллер-сентре», ту занятную игру в литературные имена, черноволосого человека со скупыми отточенными жестами, его насмешливые и прямодушные глаза на чеканном лицо матадора, и в огромном окне — громоздящиеся окрест и уходящие вдаль синие, зеленоватые, голубые вертикали небоскребов — холодных и загадочных.
КОЕ-ЧТО
День этот начался для меня рано. Отель «Уэтсбери» спит. Дорого дал бы я за возможность увидеть сны его постояльцев. Что там, в этой путанице кадров, мелькающих на экране дремотного сознания? «Какие страхи и надежды сокрыли трепетные вежды...» Жильцы спят среди зеленых тумбочек, кроваво-красных столиков, болезненно-белых подставок для телевизоров, ядовито-оранжевых занавесей. Почти ярмарочная пестрота лубка — плод прихоти дизайнера — режет глаз. Таков «фермерский» стиль в модерне. Прожить здесь две недели подряд — можно взбеситься.
Отель спит. Едва ли кому-нибудь снится происходящее сейчас наяву: некто с советским паспортом в кармане бесшумно пробирается в лабиринте полуосвещенных коридоров, озираясь на стеклянный эркер, за которым царит полный мрак. Осторожно выхожу к лифту и спускаюсь вниз в окружении мертвой тишины. Без пяти минут четыре. Лифт падает с двадцатого этажа, словно камень, пущенный из пращи. В вестибюле сонный швейцар, получив доллар, открывает мне выход на улицу, и я, оглянувшись, ловлю его удивленный взгляд.
Черный от дождя тротуар. Из-за угла на крутом повороте вылетает машина. Два желтых янтаря с ее фар гаснут у подъезда гостиницы. Тотчас же из распахнутой дверцы высовывается рука и втаскивает меня в автомобиль...
Нет, это не похищение, не рука «Коза ностра». Просто мы с шофером генерального консульства Василием Петровичем Кузнецовым едем к заливу ловить крабов. Днем я был в нашем молодом консульстве и после делового разговора, возвращаясь в отель, учуял в машине запах свежесваренных раков или чего-то в этом роде. Водитель, невысокий, плотный человек, уже немало походивший по колкому жнивью жизни, но, видно, вколоченный на долгие времена, приоткрыл кастрюлю с уловом.
Мы быстро сговорились. Я еще не знал, что доброй заботой друзей лягу поздно, что едва усну, как часы, идущие внутри нас, вытолкнут меня из постели да еще вроде бы наподдадут большой стрелкой. И вот теперь, кляня свою опрометчивость, мчусь в черных пролетах узких улиц ловить крабов, черт бы их побрал! Скажу откровенно, вышел я из гостиницы в желании исполнить уговор, но и в надежде, что о нем забудут другие. Не тут-то было!
Машина несется по холмам и низинам Сан-Франциско, закованным в бетон и асфальт. Спит отель «Уэтсбери», и спит город, только где-то в стороне, бессмысленно в этот час, кривляется неоновый зазывала, обращая в немоту опустевших площадей истошный призыв посетить бурлеск «Кондор» с участием Кэррол Дода, да длится ночное бдение в загадочных переулках Китайского квартала.
Показался знаменитый мост Золотых ворот — Голден-гэйт бридж — серая громада, уходящая в бесконечность. Пирс встретил нас неожиданным многолюдьем. Неужели все они встали еще раньше нас, завели свои «плимуты», «бьюики», даже «кадиллаки» и махнули сюда ловить крабов? Оказывается, они еще и не ложились. У причалов покачивались десятки катеров, а их владельцы разъезжались после вечеринок, отшумевших на борту утлых суденышек. Пошатываясь, они усаживались в машины. На полную мощь гремели транзисторы. Какая-то женщина в шортах истерически смеялась. В каютах катеров гасли огни. Последняя пара дотанцовывала на пирсе. Последний автомобиль умчался, обдав нас звуками модной песенки Хампердинка. Наступила тишина. Мы остались одни в предрассветных сумерках на самом урезе берега.