Тень Люциферова крыла (Посланник)

Головачёв Василий Васильевич

Несмотря на свой рост - сто девяносто три сантиметра и приличный вес, акробатом он был от бога - как говаривал Толя Такэда, добавляя: врожденный дар, да еще отшлифованный. Но и в танце Сухов не знал себе равных, затмив славу самого Коренева, который основал труппу современного эстрадного шоу-балета и подгонял ее под себя. Никита был по натуре солистом, танец любил и понимал естеством, совершенно свободно, чему способствовала и атмосфера семьи: мать сама танцевала когда-то, преподавала хореографию, а отец был неплохим музыкантом-скрипачом, пока не умер внезапно, мгновенно, от разрыва сердца в одной из гастрольных поездок за границей.

Сначала Коренев ставил молодого танцора в параллельные

связки, не слишком обращая внимание на рост мастерства и класса его, но потом заметил, что сам уходит на вторые роли, и для Никиты наступили трудные времена. Выделяясь из массы остальных исполнителей, он вынужден был подгонять свой темперамент, силу, возможности растяжки и пластики под общее движение, потому что Коренев перестал давать ему сольные роли практически во всех программах.

Промучившись таким образом полгода, подумывая о переходе в другие труппы, в том числе классического балета - предложения были и довольно солидные, - Никита вдруг решил создать собственную программу и показать ее на конкурсном отборе среди мастеров балета. В формировании программы большую помощь оказала мама, дав несколько советов и показав видеоролик с выступлениями выдающихся фигуристов мира. Танец Толлера Крэнстона, канадского профессионала, выступавшего в семидесятые годы двадцатого века и не превзойденного позже никем из последователей в течение четверти века, произвел на Никиту огромное впечатление. Такой пластичности, красоты движения, необычности поз он еще не видел, и загорелся создать нечто подобное не на льду, а на сцене.

Тренировался он почти год, никого не посвятив в свой план, даже Такэду, а потом внезапно сорвался: оставил после репетиции труппу, сказав, что подготовил сюрприз, включил кассету с музыкой, под которую репетировал программу, и двадцать минут летал над сценой в порыве какого-то неистового вдохновения, соединив плие, пируэты, фуэте и арабески в необычные и сложные комбинации. Может быть, он уже знал или предчувствовал, что нигде и никогда больше не покажет этот танец, в том числе и на конкурсе, Танец не имел названия, он сочетал в себе элементы многих классических и эстрадных танцев с стиле рэп, брейк и монопляс, кроме того в нем присутствовали и сложнейшие па акробатических прыжков и гимнастических связок, а также придуманные танцором тончайшие пластические переходы мышечных растяжек и гибких махов, имитирующих бесподобную поступь леопарда, охоту пантеры, броски змеи и гротескный полет гиббона по деревьям.

Для увязки всего этого сложного танцевального пространства Никита использовал чистоту, благородство и пластичность языка русской школы, ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого века, и опыт индийской танцевальной культуры, насчитывающей тысячелетия. Особенно ему подошли стили школ бхарат натья и катхак - утонченной разработкой мимики и движений рук, а также своеобразной системой канонических жестов.

Когда музыка закончилась, в зале театра, оказавшемся забитым почти до отказа, - слухи о "конкурсном показе" просочились во все помещения театра, и в зал прибежали все, кто там был.
– установилась абсолютная тишина. Ни скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь чей-то тихий вздох. Так, в полной тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде, который молча взял его под руку.

Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во всяком случае, если не с театром и студией. И все это поняли, кроме Коренева, пожалуй, который пытался что-то говорить вслед уходящим, требовать, давать распоряжения, и замолк на полуслове, потому что зал вдруг встал и стоя проводил танцора штормом аплодисментов...

– Ты домой?
– Толя Такэда, щурясь, смотрел на него задумчиво и понимающе. У Никиты потеплело на душе: порой ему казалось,

что друг свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая при этом. Это он нашел у Бранта четверостишие:

От танцев много есть последствий,

Весьма тлетворных вмладолетстве:

Заносчивость и самохвальство,

Распутство, грубость и нахальство.

И добавлял: тебе не хватает лишь последнего.

– Проводить?

– Нет, пройдусь по парку, хочу побыть наедине с собой. Завтра в два обедаем у тебя в институте.

Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но не успел сделать и шага, как вдруг из парка донесся странный улюлюкающий свист и гул, от которого задрожала земля. Что-то с неистовым треском взорвалось, по аллеям парка расползлось ядовитое шипение, заглушенное удаляющимся топотом. Яркие голубовато-зеленые всполохи озарили небо над северным районом массива, погасли. Наступила тишина.

– Что это?
– удивленно поднял брови Сухов.

Такэда глянул на руку, на пальце которой красовался замысловатой формы перстень: в глубине черного камня горел рубиновый шестиугольник.

– О Сусаноо!... Иди домой, Кит, потом поговорим. Кое-что мне здорово не нравится.

– Но ты видел? Гроза будет, что ли?

– Не знаю. Пока.
– Инженер бесшумно растворился в ночи.

Никита иногда шутил, что ходит он, как ниндзя, но в этой шутке была большая доля правды: Толя занимался айки-дзюцу с младенческого возраста, сначала с дедом Сокаку Такэда, который сохранил технику сосредоточения жизненной энергии школы Дайторю, а потом под руководством отца, и к своим тридцати двум годам, овладев тайнами восточных единоборств, стал мэнкё мастером высшего класса. Что не мешало ему заниматься философией и работать в институте электроники.

Никита улыбнулся своим мыслям и, не спеша, направился по боковой аллее парка к выходу на стоянку, где стояла его машина, не придав значения необычным звукам и вспышкам. С этого момента колесо его бытия сдвинулось с наезженной колеи, увлекая к событиям странным, таинственным и страшным, к котороым он абсолютно не был подготовлен.

Он успел пройти лишь треть аллеи, отметив почти полное отсутствие фонарей, как вдруг впереди и слева, за кустами черемухи, раздался вскрик, за ним глухие удары, возня, еще один вскрик и долгий мучительный стон. Затем все стихло.

Покрывшийся мурашками Никита в нерешительности остановился, вглядываясь в темноту. Свет фонаря, горевшего сзади метрах в десяти, сюда почти не доставал, и разглядеть, что делается в кустах, было невозможно. Сухов по натуре не был трусом, но и на рожон лезть не любил, предпочитая разумный компромисс открытому бою, хотя физически одарен был великолепно. Однако он занимался тем видом спорта, который не поднимает в человеке чувства неприязни и желания победить соперника насилием, в акробатике и гимнастике человек, по сути, борется с собой и лишь потом - опосредованно - с противником. Еще ни разу в жизни Никита не сталкивался с ситуацией, заставившей бы его драться за жизнь, хотя мелких стычек было достаточно, и все же судьба его хранила. Но кто знает наверняка, когда надо быть осторожным, а когда бросаться вперед, сломя голову?

Из-за кустов раздались шорохи, треск ветвей, затем шаги нескольких человек, и на асфальтовую дорожку вышли четверо мужчин в одинаковых пятнистых комбинезонах, с какими-то палками в руках и дипломатами, замки на которых и металлические углы светились голубым призрачным светом. Увидев Сухова, они остановились, потом один из них, огромный, широкий, как шкаф, ростом с Никиту, если не выше, тяжелой поступью двинулся к нему.

То, что Сухов принял за палку, оказалось коротким копьем со светящимся, длинным и острым, как жало, наконечником.