Тень мачехи
Шрифт:
19
Дорога змеилась меж полей серой лентой. Впереди шёл грозовой фронт: дождь висел вдалеке, будто шторы из органзы, и небо было темным, клубилось тучами, словно кто-то взбил их миксером. Татьяна с тревогой глянула на Вику: та, чувствуя перемену погоды, капризно похныкивала. Нужно найти придорожный отель — и как можно быстрее.
— Потерпи, моя хорошая, — сказала Демидова, нажимая на кнопку проигрывателя. — Давай ещё послушаем сказку.
Они были в пути уже восемь часов, дважды останавливались — Татьяна кормила и перепелёнывала Викульку. Всё оставшееся время она или вела машину
«Жили-были дед да баба!» — напевно сказал женский голос, сопровождаемый жизнерадостным треньканьем балалайки. Татьяна терпеливо сжала зубы: на диске было записано всего десять сказок, и за это время они, повторяясь, успели надоесть хуже горькой редьки — но девочку успокаивали, а это сейчас было главным. Вот и теперь она притихла, сосредоточенно глядя на что-то, видимое только младенцам.
Они догоняли грозу. И видя впереди серо-чёрное месиво облаков, Татьяна всё больше сомневалась в успехе своего предприятия. Куда она едет, к кому? Ведь даже не знает точного адреса, по которому жила бабушка. Не помнит ни одного лица. А если найдет родственников, что спросит? «Скажите, пожалуйста, кто такая Пандора? Из-за неё мне поставили шизофрению!»
Она недовольно мотнула головой. Да, бредовая затея — разум говорил только об этом. А вот сердце… Оно будто тянуло Татьяну на северо-восток: там, в маленьком посёлке за пару сотен километров от Волгограда, была её малая родина. Там когда-то родился отец, познакомились и поженились родители. И там же случилось что-то, из-за чего они уехали навсегда, напрочь рассорившись со всей роднёй. И как сейчас там примут её, Таню?
— А ты не думай об этом! — подбодрила она себя. — Ведь пока что всё хорошо.
И, будто в насмешку, зазвонил смартфон. Татьяна тут же свернула на обочину — негоже вести машину, в которой лежит ребенок, и в то ж время болтать по телефону. Заглушила двигатель. И застыла на мгновение, борясь со страхом: а вдруг это из реанимации, вдруг с тётей Алей беда?… Но пересилила себя, взглянула на экран смартфона — и ощутила, как расслабляется скованное тревогой лицо. Залесский! Почему-то со своего постоянного номера. Таня торопливо поднесла трубку к уху.
— Юрочка, здравствуй! — она покосилась на Вику: та, прикрыв глаза, сосала пластиковый край пустышки — явно собиралась уснуть. Но для этого требовалась тишина, и Таня сказала: — Подожди, я из машины выйду.
— Из машины? — в голосе Залесского послышались тревожные нотки. Но он спросил, стараясь сохранять спокойствие: — Танюша, а ты где?
Она набрала в грудь побольше воздуха — чтобы выпалить всё сразу, не останавливаясь, не давая себе возможности струсить. И, стыдливо морщась от собственной наглости, принялась рассказывать о том, как ослушалась его. Говорила о тёте Але и её тупой, корыстной дочери. О Волегове, Викульке и съемной машине. А ещё о том, что до Ляпуново осталось каких-то триста километров, но их они преодолеют завтра, потому что на ночь остановятся в гостинице.
Когда она закончила, Залесский всё еще молчал.
— Юра, ты здесь? Ты слышишь? — она дунула в трубку.
— Слышу, — ответил Залесский, и от его голоса Таня поёжилась — таким холодным он был.
— Не сердись, пожалуйста, — встревожилась она. — Я убедилась, что за мной никто
Юрий помолчал еще несколько секунд — будто собираясь с мыслями. И спросил:
— Таня, скажи, пожалуйста, ты понимаешь, во что влипла? На тебе уже было подозрение в киднеппинге. В тот раз всё обошлось — но теперь ты наступаешь на те же грабли. Добровольно. Взвешенно. Тань, ты с ума сошла?
«А гроза пришла не с той стороны, — поняла Татьяна. — Он ведь еле сдерживается сейчас. И да, он прав, тысячу раз — прав, но…».
— Юра, прости, я всё понимаю, — сказала она. — И мне очень стыдно, что заставляю тебя нервничать. Но пойми — я не видела другого выхода.
Залесский тяжело вздохнул:
— Думаю, тебе нужно вернуться. И дай Бог, чтобы за это время мать девочки не хватилась её.
— Да этой матери плевать! — в сердцах сказала Татьяна. — Она только и думает, как избавиться от ребёнка!
— Но это её ребёнок, — жестко ответил Залесский. — У тебя нет прав забирать его.
— А у неё? Какие у неё права — рушить малышке жизнь, делать её предметом торга или орудием мести? — возмутилась Демидова. — Получается, ей всё можно: захотела — родила, надоел ребёнок — бросила. Так нельзя, Юра! Какой-то дурацкий закон!
— И всё-таки это закон, — непреклонно сказал он. — Поворачивай обратно.
Она вспыхнула, обижено поджала губы. И ответила с горечью:
— Говорят, мир нельзя делить на черное и белое. А детей, значит, можно — на чужих и своих? Знаешь, я уже однажды послушала тебя, когда речь шла о Марине. Ты говорил — оставь Павлика с матерью, она изменится ради него, нужно просто помочь этой семье. Я помогла. Все помогали. И что в итоге? Да ведь Паша чуть не погиб, помнишь? И ведь у меня было предчувствие, было! Хотя я ничего не знала наверняка. А тут — знаю! Наталья сама сказала мне, что откажется от дочки, отдаст её практически первому встречному — лишь бы насолить любовнику. И ты хочешь, чтобы я повернула? Ты серьезно этого хочешь?
Он молчал. Татьяна почувствовала, как рыдания подкатывают к горлу и колют его изнутри. Да, может, она поступила опрометчиво — но правильно! Да, виновата, потому что невольно добавила ему хлопот — но бывают же случаи, когда приходится принимать сложные решения! Неужели он не поймет? Неужели — неспособен понять?…
— Таня, мне очень не нравится эта ситуация, — наконец, заговорил он. — Но по поводу Пашки — ты права, признаю. Я жалею, что не дожал тогда этого сожителя. И не сделал так, чтобы опека больше контролировала Марину. Вот только сейчас речь не об этом. Пойми, если мама Вики напишет на тебя заявление, никто и слушать не захочет о твоих благородных намерениях. Тебя просто посадят — и всё. Я ничем не смогу помочь. Прости. И постарайся меня понять.
«Он что, отступает? Отказывается от меня?» — широко раскрыв глаза, Таня напряженно сглотнула. Потерять его было равносильно катастрофе, но… Он имеет право передумать. Зачем ему женщина, которая то и дело попадает в беду? Причем по собственной воле.
— Юра, я поняла тебя, — еле выдавила она, — и пойму, если перестанешь звонить. Спасибо, что ты помогал мне. Вообще за всё спасибо… Но я не могу вернуться. Прости.
Залесский ничего не ответил. Татьяна ждала, прислушиваясь к его дыханию. Пыталась подобрать какие-то аргументы, но в голову ничего не приходило. И ей становилось всё хуже. Всё больнее.