Тень на обороте
Шрифт:
Лодка опасно колыхалась — ее хлипкое дно то и дело бесцеремонно поддевали. В одной из поднявшихся над поверхностью водяных плетей ошалело билась плененная рыбка.
— Спокойно! — призвал я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Уже все!
Отремонтированное весло скрипнуло, отгребая вялое копошение оживших течений, быстро распадавшихся на безвольно пузырящиеся токи. В иные времена ожившие течения, подчиняясь воле магов, сминали целые флотилии, словно бумажные игрушки. А сейчас вряд ли кому-то под силу пробудить
К счастью, наверное.
…Но на сушу я выбрался с явным облегчением.
* * *
Крошечный островок зеленел с безумным неестественным расточительством. Однако стоило сделать несколько шагов по темной земле, утопая в податливой траве, вдохнуть тяжелый от благоухания воздух… Как немедленно становилось не по себе. Не зря остров прозвали Поганым. Здешняя земля была щедро намешана с кровью и золой. Даже солнце на этом острове казалось неприятно ярким, жирным, и поливало словно раскаленным маслом, оставляя на листьях сальные блики.
Стоп! Дальше ни шагу. Иначе амулет прожжет новое клеймо в моей и без того неоднократно подпаленной шкуре. По мнению амулета мы уже забрались достаточно далеко, а его чутью я доверял значительно больше, чем собственным ощущениям.
Кажется, сюда… Кустарник, усеянный шипами длиной с палец, плотоядно раскрыл объятия. Ну, кто б сомневался — если мне туда, то непременно будут колючки! Вздохнув, я побрел через заросли, отмахивась от насекомых.
Говорят, где-то в этих дебрях обитал даже свырт.
— …да не-е, сказки это! — эхом отозвался незнакомый, по-мальчишечьи ломкий голос. — Свыртам живое мучение нужно, а тут только кости. Какая ему с этого жратва?
Опешив от неожиданности, я застыл, удерживая одной рукой только что отведенную со своего пути ветку (чтобы не зашелестела). Мимо, переговариваясь, топали два подростка.
Обычные такие, лет по шестнадцать, облаченные в куртки из крашеной рыбьей кожи и вооруженные рыбацкими же гарпунами. Гарпуны они наготове несли в руках, явно целясь наколоть что-нибудь. С перепугу.
— Да тут и без свырта жутко. Вот ни в жизнь бы сюда не полез, если бы ты, олух, баркас не угробил.
— Но я…
— Молчи уж! Гляди по сторонам, а то наскочишь! Старик говорил, что опасаться надо ловчих ям. Ну и за черту не переступать, а то… сам понимаешь, что будет.
Паренек помельче шумно втянул воздух, и истово кивнул, крепко стискивая свой гарпун.
— А верно говорят, что Оборотень там у себя в замке уже тыщу лет заговоренными цепями прикручен?
— Говорят, — неопределенно подтвердил высокий, опасливо обернувшись.
— Так чего ж другие говорят, что вроде является он на Поганом острове? Как ж это?
— Ну, колдун же! Мало ли чего они могут…
Например, выжидающе помалкивать, затаившись в десяти шагах. Тут не поспоришь —
Они прошли мимо, путаясь в разросшихся сорняках, и углубились в чащобу. За спинами болтались почти пустые, сдутые, как воздушные шары, рюкзаки. Объемистые, надо заметить.
Я перевел дыхание, когда они канули в зеленых зарослях. Никак охотники за сокровищами мертвых? Ты смотри до чего народ осмелел… Чтобы не сказать — обнаглел!
…В душном от благоухания эпифитов и влажном сумраке расселся остов разрушенной башни, звавшейся Перевернутой. Изъязвленная поверхность опор, державших почти рассыпавшийся остроконечный купол, стала неотличимой от древесной коры. Мох — изумрудный, светящийся в сумраке, свисал с уступов пышными фестонами.
За каменный козырек над входом уцепилась здоровенная тварь, напоминающая уродливую летучую мышь. Для Поганого острова ничего не бывает слишком крупным, но мышь — днем?
— Кыш! — велел я небрежно.
И удостоился недоброго, пристального взгляда круглых темных глазок. Тварь даже не пошевелилась. Похоже, не только люди обнаглели. А если вспомнить постыдный эпизод борьбы с растительностью на Черноскале…
Да что же это такое?
«Мышь» мерзко зашипела, с треском распахнула крылья и снялась с места, канув в листве. Лишь проводив ее взглядом, я шагнул в зев входного отверстия.
Как ни странно, сыростью под сводом не пахло. Пахло окалиной и горькой полынью. Стены сплошь покрывали отпечатки лиц и ладоней. Будто сотни пленников пытались выбраться наружу, протискиваясь сквозь камень, да не преуспели.
Теперь они слепо взирали на тьму, не вызывая страха. Слишком древние, чтобы интересоваться сегодняшним днем.
«… — Они кто? — спрашивала Никка замирающим шепотом.
— Жертвы.
— Оборотней?
— Людей.
— Как это?
— Их сюда приводили люди.
— Для Оборотней?
— Для того, чтобы Оборотни исполнили желания людей.
— Они так странно таращатся! — Никкино учащенное дыхание щекотало мне ухо. Глаза ее в сумраке блестели, как зеркальные игрушки — ярко, прозрачно. — Мы для них скучные?
— Скучные, — с готовностью подтверждал я. — Они тут такого навидались… Зачем им два влюбленных щенка?
— Ах, щенки? — азартно возмущалась Никка, приподнимаясь. И волосы ее, распушенные и освещенные солнцем, пробивающимся через щели в своде, сияли, словно огненная грива. — А если вот так…»
Сомневаюсь, что каменные глаза увидели нечто небывалое. Но для нас небывалым и новым было тогда все.
…Зеленоватый солнечный свет выстреливал из прорех, вымывая из сумрака обломки каменных чаш-светильников, мозаику на полу, отпечаток босой ноги в засохшей глине… Я мог бы накрыть его ладонью. У потомственной рыбачки Никки ступни маленькие, как у императорской дочери Ялирэли.