Тень пустоты
Шрифт:
Как мы все давно убедились, самоидентификацию, осознание себя и все, что крутится вокруг этого, просто так в бэкап не забросишь. Не в этой вселенной. Было бы слишком просто.
Как он умудрился все-таки заблокировать входной шлюз, лишая противника возможности в полной мере насладиться победой?
Ответ нашелся быстро.
Был еще семнадцатый паук. Дееспособный, но забившийся под какой-то пульт в углу. Нам вместе с хромым от Ананси пришлось его выковыривать. Ананси тянул его за лапки, понемногу, чтобы не повредить, а я уговаривал, почему-то посчитав, что звук человеческого голоса
Но в конце концов, мы его достали. Не таким уж и целым он был, по сравнению с ним хромой дрон Ананси выглядел просто образцом пышущего здоровьем механической жизни. Половины лап не хватало, корпус был явно пробит в нескольких местах, а потом наспех залатан — видимо, еще до того, как сознание собрата Ананси окончательно разрушилось.
Подбежали еще несколько пауков. Каждый из них прикоснулся к новичку и замер.
Думаю, это и началось слияние.
О происходящем вообще приходилось только догадываться. Ананси то ли был слишком занят процедурой, то ли не считал необходимым распространяться о деталях достаточно интимных процессов перед представителями других видов. Я вообще думаю, что то, что сейчас происходило, мало кто из постояльцев Ковчега когда-либо видел. Может, и вообще никто. Может, я первый.
Времени прошло немало. В какой-то момент я кинул у стены рюкзак, уселся прямо на него, привалившись спиной и положив автомат так, чтобы все время контролировать входной шлюз. То, что произошло один раз, может и повториться, а Ананси сейчас явно было не до контроля окружающей обстановки. Жаль, он не догадался вообще закрыть этот вход. Забаррикадировались бы здесь и тогда он мог проводить свои хирургические операции хоть до подлета к следующей на пути звезде.
Ну да ладно, в принципе, я думаю, в последние дни мы потрепали призраков достаточно. Как-то не верил я в то, что их здесь слишком много. Было бы много, они не стали бы и заморачиваться с привлечением местных колонистов.
Но что привлекло их в Ковчеге? Это не единственный мир, в котором я с ними сталкивался, но первый, где они пошли не просто на откровенную конфронтацию, но вообще не щадили никого. Обычно их интересовало что-то конкретное. Информация, возможно, изгнание шагающего из мира. А здесь они устроили настоящий террор.
С другой стороны, проблема рождала и возможности. Раз они здесь так зацепились, то и появился шанс немного больше разобраться в механике их перемещений, а главное — в их целях.
Следовало этим заняться.
За этими размышлениями я дождался завершения процедуры с первым пауком, который еще шевелился. Мне бы краску, почему-то хотелось раскрасить абсолютно одинаковых внешне пауков в разные цвета. Я понимал, что с точки зрения распределенного сознания любой из пауков равноценен в пределах одного ремонтника, но что-то мне подсказывало, что все не так просто, как кажется.
Распределенное сознание, разделенное физически на два десятка частей, если брать в расчет здорового ремонтника, не может не приводить к дифференциации. И пусть ремонтник и осознает себя как единое целое, в теории это не противоречит тому, что какие-то отдельные поведенческие паттерны не будут
Ананси выбирал пауков, одного за другим, и пытался подключиться. Для большинства это оказалось невозможным. Еще один паук ушел ко мне в рюкзак, но тут уж я взбунтовался, потому что тащить за спиной кучу недвижимого железа все-таки тяжело. Даже если это железо твой покалеченный товарищ.
Поэтому, пока они тут занимались слияниями, или переносом сознания, я вернулся ближе к месту последнего боя, обнаружил там тележку, брошенную в горячке, и притащил ее сюда, в рубку. Как ей управлять, я не очень-то и знал, но, думаю, Ананси позже разберется.
Всех неподвижных пауков, у которых были хоть какие-то перспективы, я стащил к ней поближе. Тех, что уже оказались у меня в рюкзаке — трогать не стал, пусть уж. Но новые, если куда-то и поедут на чужом загривке, то пусть это будет уже не мой загривок. Вот — тележка, у нее даже какие-то мозги есть. Так что, прах к праху, тлен к тлену, железо к железу.
Больше половины пауков Ананси в итоге не восстановил. Оттащил в угол и разложил у стены, одного за другим, рядом. Что-то мне это напоминало.
Среди остальных он сумел восстановить подвижность еще у одного, так что теперь у него могли двигаться самостоятельно, хотя бы до какой-то степени, девять ботов. Когда у тебя нет половины ног, не очень-то побегаешь. Ну ничего, этот, дрожащий, будет идти по палубе. Не обязательно все время ползать по стенам.
Мне было интересно, сколько чужой памяти Ананси впитал в себя. И сколько своего собственного сознания сумел восстановить. Повысил ли он собственную стабильность, которая у людей называется психической устойчивостью. Но я не имел ни малейшего понятия, как хотя бы задать ему этот вопрос. Тем более, даже если бы я и смог спросить — он вряд ли сумел бы ответить.
Вот опираешься ты на плечо товарища, потому что захромал — насколько это повышает твою личную силу? Согласен, плохой пример, можно найти другой. Читаешь ты книгу, впитываешь вместе с ней чужие воспоминания, чужие мысли. Которые даже не того, кто писал эту книгу, а лишь некая проекция множества мыслей всей цивилизации на отдельную страницу. Изменяешься ли при этом сам? Меняется ли твоя память, твое самосознание?
Мы не живем в стерильной среде. Наш разум в особенности. Мы постоянно взаимодействует с чужим сознанием, через множество интерфейсов, даже не замечая этого. Книги, фильмы, каналы с текстами и картинками. Изменение сознания происходит постоянно под давлением этой среды. Не останавливаясь ни на отдых, ни на сон.
Может быть, лишь правильная медитация позволяет нам ненадолго ощутить, кто мы есть внутри, на самом деле, без вороха чужих мыслей, окружающих плотным кольцом любого живого. Но и сама концепция медитации тоже откуда-то взялась. Привнесена извне.
Так что ценность индивидуального сознания сильно преувеличена.
И может быть, у Ананси не все так и плохо, подумаешь, подключил в свой механический распределенный мозг дюжину новых книг.
Внешне ничего не поменялось.
Девять двигались сами. Трое изображали мышление у меня в голове. Еще четверо теперь лежали на тележке.