Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Куда это мы едем? – спросил Устин.
– На заезжий двор, куда же еще. Переночевать придется… Какая нужда гонит нас на ночь глядя? Да и лошаденка приустала…
Солнце еще не село, но земля была исполосована длинными тенями, которые становились все гуще и гуще.
Самая длинная и густая тень была от церкви. Вроде и церковь не такая уж высокая, но черная полоса от нее тянулась чуть не на полдеревни, пересекая главную улицу Озерков. Несколько минут назад они переехали эту тень, а сейчас снова нырнули в сумрак, отбрасываемый как-то неуклюже покосившейся колокольней.
На
Моргая ослабевшими глазами, долго всматривалась в Устина, потом в Пистимею.
– Дышишь еще мало-мало? – спросил Устин.
– Господи, а я-то смотрю – кто это такие? Милости просим, милости просим… Вот уж гости, право, дорогие! Дышу, да на ладан, видать. Все у меня хрипит внутри, как сквозь решето свистит. Ну, раздевайтесь, заколели, видно. Как там Егорка мой?
Когда-то Марфа приехала сюда с условием, что подрастет сын, и она вернется в Зеленый Дол. Но сын подрос, еще до войны вернулся в деревню, а Марфа тут так и осталась. «Привыкла я, – заявила она Егору. – На людях тут всегда, не тоскливо. Ты уж большой, ступай один. Приезжай когда. И я буду ездить к тебе в гости. Да притвор с Антипа стребуй…»
– Как же ты все-таки живешь, Марфушка? – спросила Пистимея, разматывая шаль с головы.
– Да какая уж мне жизнь! Помирать скоро домой поеду. Чай будете пить? Эвон самовар, там, в горшке, угольки.
Устин чай пил молча. Не раздеваясь, прилег на кровать.
На улице темнело, в небольшое оконце одна за другой стали заглядывать звездочки. А Устину почему-то казалось, что сегодняшний день еще не кончился. Он чувствовал, что сегодня должно случиться еще что-то, может быть, самое главное из того, что случилось с ним за два прошедших дня.
А что случилось за эти два дня? Он прикрыл веки. Но почти сразу же услышал:
– Слышь, Устюша, пойдем.
Услышал и вздрогнул.
– Куда?!
– Да так… подышим воздухом перед сном. Душно тут.
«Врешь, врешь!» – хотел крикнуть Устин, однако покорно поднялся и сказал:
– Пойдем.
Пистимея шла впереди, Устин – следом.
Он шел по какому-то темному переулку, пока не натолкнулся на жену: оказывается, она остановилась.
– Сюда, – сказала она, взяла Устина за плечи и подтолкнула к тесовым воротам.
Ворота открылись и тотчас захлопнулись, зарычала зло собака, и кто-то крикнул:
– Сыть, чтоб тебя…
Невысокий человек, крикнувший на собаку, с тяжелым стуком закидывал ворота деревянным брусом. «Ага, нас ждали тут, – подумал Устин. – Вот куда привезла меня Пистимея, а не в больницу».
– Айдате-ка с Богом, – сказал человек, закрывавший ворота. Теперь голос показался Устину знакомым. – Вот сюда в дом.
Морозов, силясь вспомнить, где слышал этот голос, не трогался с места.
– Ты что, на ухо туг? – спросил человек.
– Постой, постой, – проговорил медленно Устин, напряг память. Лоб сразу сделался горячим, точно он макнул голову в кипяток. – Да это не ты вчера ночью за милостыней приходил к нам, а? А ну, скажи: «Оставайтесь с Богом!» То-то, я не зря думал, что эти нищие имеют крестовые дома на фундаментах,
Человек схватил Морозова на плечи и с силой толкнул к дому:
– Какие дома, дурак? Какие сундуки? Ступай, ступай, коли приглашают…
Говорил, а сам толкал и толкал Устина, не давая больше опомниться. Так он и втолкнул его в сенцы, потом провел темным, узким коридором и боком впихнул в ярко освещенную комнату, захлопнул дверь.
Электрический свет в комнате был настолько ярок, что Устин сразу же закрыл глаза. И вдруг рядом кто-то кашлянул. Устин, не открывая глаз, не шевелясь, не шевеля даже губами, вдруг прошептал со свистом:
– Демид…
Шагая за Пистимеей, а потом впереди того человека, который толкал его к дому, Устин Морозов и мысли не допускал, что возможна встреча с Демидом Меньшиковым, что эта встреча будет тем самым главным, что еще должно сегодня произойти, но, когда, услышал тихое покашливание, его окатило с головы до пят не то горячим, не то холодным: Демид! Кто-то другой кашлянуть здесь не мог…
Устин стоял у дверей, вытянувшийся, окаменевший. Он боялся открыть глаза, сознание его не работало еще, а в голову стучало молотом: «Демид, Демид, Демид…»
В комнате никто больше не кашлял, не было слышно ни малейшего шороха. Устин медленно, открыл глаза. Перед ним действительно стоял… Демид Меньшиков.
В комнате не было ни стула, ни стола. Одни белые стены. И яркий-яркий электрический свет. А у стены, весь в белом, как привидение, стоял Меньшиков.
Демид сильно изменился, сильно постарел. Он отрастил небольшую бороду, длинные волосы. И борода и волосы тоже были белыми. Но Устин сразу узнал его. Да и как было не узнать эти круглые, навыкате, глаза, которые смотрят вон на него, Устина, так, что кожа коробится, словно на огне, эти тонкие губы… Когда-то Демид все намеревался сжевать этими губами букетик лесных цветов, но каждый раз почему-то передумывал.
Устин стоял-стоял, да и начал сгибаться в коленях, начал опускаться, точно хотел сесть на стул.
– Упадешь ведь, – негромко сказал Демид.
Колени Морозова перестали сгибаться, он с удивлением поглядел направо, налево…
– Падать-то не к чему пока, – опять сказал Демид, по-прежнему не трогаясь от стены. – Здравствуй, что ли, Устин Акимыч.
– Хе-хе… – Но тут же Устин испугался своего смешка, проговорил неловко, полувопросительно: – Где же Пистимея-то? Куда это она делась?..
– Не потеряется, я думаю.
– Так… – Устин наконец начал приходить в себя. Он расстегнул тужурку, снял шапку, поискал, куда бы ее повесить. – Гвоздь-то хоть есть тут?
Голос его окреп окончательно.
Демид Меньшиков все еще стоял у белой стены, почти сливаясь с нею.
– Что вырядился в белое, как покойник? – Устин так и не поздоровался с Меньшиковым.
– Время позднее. Мы уж спать легли.
Демид отделился от стены, прошелся из конца в конец комнаты, словно призрак. Устин даже сделал шаг назад, к двери. Демид остановился, поглядел на него, скривил чуть губы, отчего они стали еще тоньше.