Тени колоколов
Шрифт:
Москва приезжего ошеломляет, даже не верится, что она человеческими умом и руками воздвигнута. Москва всегда Москва — таких столиц нигде не найдешь, хоть землю-матушку пешком обойди, сверху вниз посмотри.
Взгляни-ка, взгляни-ка, какая она красивая — радует глаз многоцветием! Белые, красные, зеленые — тысячи домов прижались к пышному подолу земли, под ласковым солнцем нежась в густых садах. В центре города, будто боярин, Кремль-опора. Он приказы отдает, дела живущих взвешивает. А уж Китай-город, Китай-город!.. Не зря встал к Кремлю, знает, к кому прижаться, чьим теплом греться.
— Бам-бом,
— Бам-бом, бам-бом! — били колокола. Пасхальными яйцами кажутся маковки церквей. Синее небо наклонилось над ними, целует их.
Весна в полном разгаре. Четвертого апреля, когда шляющиеся, как бездомные собаки, ветры подули теплом, холодные дожди смыли рыхлый снег в Москву и Яузу. А уж солнышко как грело — щеки обжигало!
Тикшай Инжеватов с управляющим Кочкарем верхом ехали из имения боярина Львова. Осмотрели его — и вновь домой. В пути они останавливались в трех слободах — Лужниках, Непрудном и в Красном селе. Везде видели винные лавки и множество пьющих. Пьяницы, эти двуногие поросята, ругались матом, валялись в грязи, не в силах встать на ноги. Даже видели совсем голого мужика. Видать, на вино обменял свою одежду и давай свой стыд показывать. Срамота!
Тикшай не удержался, захохотал.
В это время пьяный приподнял лохматую голову из грязи. Стоящие вокруг него заржали:
— Вымылся к празднику!
— А ты землю, землю поцелуй!
Пьяный будто приказы выполнял: снова плюхнулся в жидкую грязь.
Тут и Кочкарь не удержался, зло крикнул:
— Вот кто своей пьянкой чертей заставляет плясать!..
Тикшай сразу перестал смеяться.
— Это от духовного блуда, по-другому никак сказать нельзя. Русский человек до тех пор пьет, пока нос свой в землю не засунет. И делают это, как видишь, даже в страстной понедельник, когда из храмов святые свечи выносят!
— А ведь сегодня, действительно, начало страстной недели, — вспомнил Тикшай.
— Давай гони лошадей, боярыня ждет тебя, — сквозь зубы усмехнулся Кочкарь.
По слободским улицам проехали галопом. За ними вдогонку бросались собаки. В конце одной улицы управляющий остановил рысака и сказал:
— На минутку к одному человеку заскочим. Когда-то мы с ним царскую почту возили. Хороший человек!
Неожиданным гостям открыла дверь стройная молодая женщина. Кочкарь чувствовал себя хозяином — в этом тереме, видно, не впервые. Пройдя вперед, обнял красавицу за плечи. Та заулыбалась.
Тикшаю показалось, что эту женщину он где-то встречал. Только где? Да разве к боярыне Львовой мало приходит гостей! Всех не удержишь в голове. Женщин в Москве — пруд пруди, столько в лесу деревьев нет.
— Манюша, Лексей Кириллович чем занимается? — играючи обратился Кочкарь к красотке. Та смотрела на него весело:
— По делам куда-то уехал. И сегодня, видать, не скоро вернется.
«Не к Куракину ли попал, убийце отца?» — мелькнуло в голове у Тикшая. Сердце его так стало биться, словно хотело вырваться из груди. К нему, к кому же ещё… И эту женщину он видел, когда ездил с дядей Кечасом
— Я на улице подожду! — бросил он Кочкарю, хлопнув дверью так, что окна задрожали.
Только вышел на крыльцо, совсем опешил: перед ним стояли односельчане. Видимо, из конюшни вышли со своими лошадьми. И дядя Чукал оторопел, слова не может вымолвить. Наконец Тикшай спросил своего соседа:
— Когда приехали?
— Позавчера. Боярину крупу привезли. — Помолчал малость, добавил: — Вай, какая земля узкая — по одним тропкам ходим!
Чукал так обрадовался встрече, аж прослезился. Долго беседовали о своем Вильдеманове. Киуш Чавкин слушал их в сторонке. Выходит, хозяин он в отчем доме, муж мачехи… Дядя Прошка у Пуреся Суняйкина живет. О том, как Тикшай попал к боярину Львову, он тоже рассказал Чукалу. А вышло это так. После Вильдеманова вернулся в Москву к Матвею Ивановичу Стрешневу. Того дома не было. Жена сказала: уехал, мол, охранять нашего посла за границу. Месяц прошел, второй — тот всё не возвращается. И ему пришлось наняться рубить дрова Львовым. Кормили его хорошо. Обули-одели, зачем другие места искать? Боярыне Марии Кузьминичне Тикшай понравился. Та с утра до вечера всё глядела бы на него. Так и остался Инжеватов в работниках у Львовых. Правда, потом Стрешнев не раз приглашал его стрельцом в Кремль. Не пошел. Он хорошо понял, какова доля стрельца: иди, куда прикажут, делай, что скажут. Своей воли нет.
Перед уходом Инжеватов обещал Чукалу завтра же с ними встретиться на Варваровском базаре. Рассказал мужикам, как добраться туда, на каком месте будет их ждать.
Тикшай уже сидел верхом на лошади, когда пришел Промза. Познакомились. Эрзяне разве не найдут общего языка? Долго они беседовали о том, о сем. Промза о себе рассказал. Сначала он Куракину церковь расписывал, потом смотрит — некуда больше идти — так и остался. Сделали его кем-то вроде управляющего. Тут Промза подмигнул Тикшаю:
— Я невесту уже здесь нашел, так что по ночам не скучно…
Тикшай не стал ждать Кочкаря, один уехал. Тот, темная душа, остался в боярском доме. По пути Тикшай переживал о дяде Проше. Мачеха, видишь, из дома его прогнала. Дядя Пуресь, конечно, неплохой человек, но всё равно жизнь коротать у чужих несладко. Ничего не поделаешь — у каждого своя судьба.
Куракин вернулся домой поздно ночью. Только зашел в терем, как жена, Капитолина Ивановна, навстречу:
— Иди в баню, мы с Манюшей уже попарились. Лексей Кириллович хотел что-то вымолвить, жена опередила:
— Что, молодуху нашел, до сих пор шляешься?
— Нашел! — сквозь зубы вымолвил князь, но спорить не стал, отправился в баню.
Баня поставлена за огородом, где были житницы (сегодня туда высыпали и крупу, привезенную из далекого эрзянского села). Рядом протекала речка Яуза. Широкая гладь воды не плескалась волнами — день был жаркий, и сейчас ещё тепло на улице. Где-то куковала кукушка, в саду пели соловьи.
Лексей Кириллович пошел тропинкой через сад и услышал неожиданно шепот. Растерялся князь, остановился, прислушался. Шептались под яблонями. Женский голос он сразу узнал. Манюша, его тайная любовница, с кем-то хихикала. Кто же мужчина?