Тени колоколов
Шрифт:
Лексей Кириллович осторожно вернулся назад, спустил привязанную около двора собаку, шепотом приказал: «Ату, Мурзай!». Тот сразу же полетел в сторону яблонь. Когда Куракин подбежал к «любовному» месту, опешил — Кочкарь, бывший ямщик, вытирал укушенное до крови бедро. Одежда его была разорвана в клочья. Манюша сидела, съежившись, около стола, из расстегнутой кофточки виднелись открытые груди.
— У-у, стерва! — только и смог вымолвить Куракин. От злости он даже забыл, зачем вошел в сад.
Сидя на пороге бани, Промза ликовал. Это он попросил княгиню послать своего мужа в баню. Он и пса оттащил
В тереме Марии Кузьминичны Львовой — успокаивающая полутьма. С мягкой постели боярыня спустила ноги, слушает, что ей сплетничает служанка.
— Вчера Алексей Иванович, Ваш супруг, снова взбесился.
— Из-за чего? — протирая глаза, улыбнулась боярыня.
— На его любимого петуха собака набросилась. Хорошо, Тикшай успел его прямо из пасти выхватить.
— Сейчас он где?
— Петух? В супе сварили.
— Я про парня спрашиваю, лягушачий твой рот, — разозлилась на девушку Мария Кузьминична.
— В сарае дрова колет… Здоровый он парень, да и красивый. Недавно я к колодцу ходила — до крыльца смотрел мне вслед, даже спиной это чувствовала.
— Закрой свой вороний клюв. Будешь такое говорить — того же пса натравлю на тебя!
— Да я ничего, я только… — начала оправдываться девушка.
— Хватит, оставь меня!
Мария Кузьминична толкнула девушку и, когда та испуганно выскочила из горницы, встала с места, подошла к зеркалу, висящему на стене. В нем увидела здоровую, с пылающими щеками женщину. Глаза горели спелой черемухой, на широком лбу ни морщинки. Расстегнула ворот ночной рубашки, с удовольствием стала рассматривать свои налитые груди. В такое время любила вспоминать боярыня о том, что заставляло плясать ее сердце.
Стройных красивых парней, как Тикшай, во сне она видела и раньше. С того самого дня, когда ее муж, Алексей Иванович Львов, встал перед ней на колени и зашептал с закрытыми глазами: «Наконец-то…». Лицо его было бледно, а голос наполнен бесконечной надеждой. И тогда Мария Кузьминична поняла: умер ее свекор, Иван Семенович. Он был ненасытным мужчиной. От него страдали не только девушки-служанки, которых он держал в своем тереме более сотни, но даже и сноха. Приглашал ее в баню натирать редькой поясницу, париться, ночью бесстыдно заходил к ней в опочивальню. Алексей Иванович знал об этом, но молчал, не протестовал — боялся отца. Делал вид, что не замечает ничего. Даже слуги удивлялись: «Ума у молодого боярина, похоже, совсем нет!».
Потом Мария Кузьминична поняла: муж не был глупым, просто слаб характером. Она его не уважала тоже.
Годы шли, свекор всё не оставлял сноху. Алексей Иванович стоял в сторонке, будто и не был мужем. Молча переносил свое горе. Умер, наконец, старик, отнесли его на кладбище. Вернулся оттуда Алексей Иванович — здесь бы свое счастье ему возвратить, наверстать упущенное… Нет, характер и после этого не изменился — с женой отношения не наладил. Крутился-вертелся в Кремле, будто без него страна бы развалилась. А какой из него «управитель» — больше дремал на боярских собраниях. Об этом услышала от других его молодая жена, и сердце ее окончательно охладело к мужу. А тут Тикшай
Мария Кузьминична всем сердцем прилипла к парню. Где бы он ни был — дрова рубил или возился во дворе — не отходила от него. Весной и летом, как всегда, Тикшай спал в саду в шалаше, в нем соорудил из жердей настил-лежанку и стол. Однажды Тикшай вернулся в свой шалаш, а там на лежанке одеяло, подушки, покрывало тканое. Парень сразу догадался, чьих рук дело и что от него теперь требуется. Конечно, сладка любовь боярыни, но и горечи может много принести.
Мария Кузьминична стала брать его в церковь. Стояли они вместе, вдвоем слушали не столько молитвы, сколько шепот своих сердец. Однажды боярыня сама пришла к нему в шалаш и без стеснения начала раздеваться.
… Смотрела в зеркало Мария Кузьминична, сама слова служанки вспоминала. Как ни говори, молодость за молодостью гонится…
«Подожди, проучу я тебя», — злобой закипела Мария Кузьминична, и, когда увидела Тикшая перед собой, сердце вздрогнуло. Любит она парня, что уж пустые слова бестолковой девушки вспоминать. И сама повисла на его шее, обняла, поцеловала, укоряюще сказала:
— Петуха вырвал из пасти собаки, а сам молодым петухом гоняешься за девками. Смотри, отрежу тебе…
Тикшай засмеялся, повалил женщину на перину.
— Ты что, с ума сошел — дверь не заперта! — залепетала та. Тикшай встал, закрыл дверь на засов, вернулся к боярыне и грустно сказал:
— Не шепнули бы в уши Алексея Ивановича о наших ночных играх… Кочкарь на меня почему-то косо смотрит. Недавно вместе лес рубили, даже в лицо мне бросил: «Ходить-то ходи, да смотри, длинные твои ноги не отрубили бы!».
Распустив свои льняные волосы по голому телу парня, Мария Кузьминична долго молчала. Видать, думала о чем-то. Наконец обняла Тикшая и тихо зашептала ему в ухо:
— Кочкарь — пес, охраняющий терем, не больше. Здесь мы хозяева, а не он. Не больно крутись около него, дело уж как-нибудь сама налажу, — и ласково укусила парня в ухо.
Утреннее солнышко зайчонком бегало по полу опочивальни. Жаркий день сулило небо после затяжных дождей, золотые свои лучи, будто из решета, сыпало по улице. За окном ворковали голуби и цвела вишня. Протирая грудь мягким полотенцем, Мария Кузьминична сказала Тикшаю:
— Сегодня поедем сестру навестим. Там никто не будет следить за нами.
Тикшай убрал свою руку с нежного тела, сказал категорично:
— Нет, сегодня я хочу встретиться со своими односельчанами. Никуда не поедем!
— Где ты их видел, не во сне?
— На Варваровском базаре. С Кочкарем за мясом ходили, и неожиданно сосед мне навстречу попал, — соврал Тикшай. У него не было желания вспоминать о князе Куракине.
— Тогда сама скажу Кочкарю: пусть романею тебе выдаст. Угости мужиков, такого вина они никогда не пробовали.
— Наше пуре не хуже романеи, — хвалясь, сказал Тикшай, и вспомнилось ему моление в Репеште, когда он выпил две чашки пуре — с ног чуть не свалился. Хорошо, тогда Чукал на лошади подвез. О Мазярго вспомнил, которую забыл, но всё равно девушка что-то оставила в его сердце…