Тени забытого сада
Шрифт:
– Давай смотреть в спины впереди идущих и проверим, на чей взгляд больше людей обернется.
– Я знаю ответ, ты же волшебница.
– Ну, Саша, давай попробуем, – капризно прошу я. (Да что это сегодня с моей интонацией?) Он соглашается со мной, как всегда. Выбираем первую «жертву» и сосредоточенно гипнотизируем. У меня обернулись почти все. У Саши – один. Но он отвлекался, не концентрировался, а смотрел на меня – я чувствовала его взгляд.
– Я же говорил.
«Наверное, это от прабабушки», – думаю я, наивно веря в силу своих возможностей. Неожиданно для себя тянусь к Саше, и он нежно целует меня.
Когда подошли к моему дому, не могли расстаться, зашли
– У нас будут красивые дети, – начал он. Я смущенно молчу, уткнулась ему в шею, она теплая и пахнет солнышком. – Сколько ты хочешь детей?
– Саша, о чем ты говоришь?
– Я хочу много, плохо одному, без братьев и сестер. И ты у мамы одна.
– А еще я хочу взять из детского дома ребенка, – говорю я. Саша разворачивает меня лицом к себе, улыбается, смотрит мне в глаза.
– А своих?
– И своих тоже. Саша, рано об этом говорить.
– Возьмем девочку и мальчика. Да? – Саша шепчет, зарывшись в мои волосы.
В начале весны мама с аппендицитом попала в больницу, ей сделали операцию. «Много крови потеряла, доживет ли до утра, неизвестно, а еще и беременна», – ненароком услышала я слова медсестры. К ней меня не пустили, и я в слезах побежала домой. Моя мама не должна умереть!
Падаю на колени возле кровати и прошу Бога спасти маму. Молитв я не знала, но слышала, как бабушка шепотом молилась; я могла разобрать только два слова: «Отче наш». С них я и начала, за ними полились остальные. Я плачу, прошу спасти маму и даю обещания этому неизвестному мне Отче. Не помню, как долго повторяла без остановки свою мольбу, но так обессилела, что упала на кровать и заснула.
Утром побежала в больницу. К маме разрешили зайти. Она слаба, бледна, тихо отвечает на вопросы. Наклоняюсь ближе, чтобы слышать ее, но не касаюсь, боясь причинить боль.
– Мама, а ребеночек будет жить?
– Кто тебе сказал о нем? – шепчет она.
– Я слышала разговор медсестер.
– Да, Верочка, он жив. – Мама закрыла глаза, я осторожно коснулась ее щеки.
– Спи, мамочка.
Вечером я воевала с интегралами и дифференциалами – готовилась к контрольной. В строгие формулы вклинивались мысли о маме, папе и Саше. Я прикладывала математические знания к событиям моей жизни. «Интеграл, – размышляла я, – может вычислить площадь фигуры, массу неоднородного тела, пройденный при неравномерном движении путь и многое другое. И жизнь человека, как в интеграле, – сумма большого количества малых слагаемых. Если бы эти слагаемые-события приносили только радость и счастье и не разлучали людей! Неравномерное движение пути, – повторяю, думая о Саше. – То радость встречи, то грусть разлуки. Сольются ли наши пути в общую дорогу?»
Я скучаю по Саше. Откладываю математику в сторону, достаю шкатулку с его письмами.
«Вера, высылаю тебе фото канала имени Грибоедова. Знаешь, кто руководил работами? Инженер Грибоедов. Но канал назван в честь писателя. Когда ты приедешь, мы посетим все литературные места Ленинграда. Ты же приедешь? Обещай!»
«Мы с тобой, Верочка, не верим в бога, но обязательно зайдем в Исаакиевский собор. Он тебе понравится. Я думаю, не просто мы с тобой вместе… Может быть, все-таки ОН есть и послал тебя мне? Я тоскую по тебе. Ты же приедешь? Обещай…»
Достаю из шкатулки кулон с мифической птицей, что прислал мне Саша: «Мама была в Японии и по моей просьбе купила его для тебя, моя недоступная Синильга. Когда тебе будет трудно, знай, что человек может, как этот феникс, возродиться из небытия. Мы можем все, когда любим».
Я
Степан принес мне компот и пирожное «Колечко». Взглянув на его красное лицо, поняла, что пьян.
– Не вздыхай, я немножко, – пробурчал он.
Я выпила половину стакана и почувствовала, что тяжелеет голова, будто одурманенная. Осталось решить одну задачу по физике, но я не могла сосредоточиться. Поздно: час ночи. Не помню, как разделась, уснула моментально.
Очнулась от тяжелого дыхания и запаха алкоголя. Встать не могу – заторможенность движений и сознания, словно плыву под водой. Отчим склонился надо мной. Его большие волосатые руки легли на грудь и начали сильно мять. Мне больно. Хочу встать, но он что-то шепчет противным голосом, наваливаясь на меня всем телом – будто бетонная плита. Кровь вскипела, в голове загудело, как шум приближающегося поезда, готового раздавить меня. Я кричу. Вырываюсь. Тщетно. Потной рукой он зажимает мне рот, другой сдирает пижаму. Рвется цепочка кулона. Горячие, пухлые, как сосиски, пальцы вызывают тошноту. Кусаю эти мерзкие пальцы. Степан отпрянул, ударил меня по голове. Я кричу, но он снова зажимает мне рот и снова наваливается на меня. Еще сильнее кусаю его пальцы, чувствую, что-то соленое течет мне на лицо. Кровь? Он на секунду отнимает руку. Глаза, как два опасных жала, впиваются в меня. Губы сжаты в ядовитую полоску.
– Дрянь, – шипит, словно не слова, а змеи выползли изо рта.
– Папа, мне надо в туалет, отпусти. Я быстро. – Собираю все спокойствие и произношу заискивающим тоном, от которого самой противно.
Степан вздрагивает: давно я не называла его так. Не отпускает, бубнит:
– Подожди, потом…
– Но я не могу терпеть, я сделаю это в кровать.
– Быстро! Туда и обратно. – Он злится и шлепает меня пониже спины.
Я не вижу свою пижаму. Куда он ее дел? Хватаю его рубашку, что заметила на краю кровати, прикрываюсь и бегу в ванную. Там отбрасываю ее, как змею, топчу ногами, заталкиваю за стиральную машину, закутываюсь в мамин халат и плачу, опускаясь на пол. Что делать? Кричать? Но в соседней квартире никого нет, уехали. Он может выломать дверь. Как мне защититься? Придвигаю к двери стиральную машину – больше баррикадироваться нечем. Вижу на полке ножницы, хватаю их. Руки дрожат. Боже, помоги мне не сделать этого. Помоги!
Несколько раз Степан приходит, дергает дверь, пинает, кричит. Ругательства как гвозди впиваются в дверь. Думаю, если бы не был так пьян, выбить ее ему ничего не стоило. Выключает свет в ванной – остаюсь в темноте. Слышу, как стучит бутылка о стакан, с грохотом летит на пол. Водка закончилась. Еще какое-то время несется брань. Потом – тишина.
Трясусь и плачу от страха и унижения. Чувствую себя в гадком болоте, трясина затягивает по грудь. Голова гудит. Опасаюсь заснуть, но глаза не слушаются, слипаются. Туман болезненного сна окутывает меня.
Когда очнулась, маленькое окошко в моей темнице посветлело. Выйти боюсь. Смотрю в зеркало. Висок покраснел от его удара. Расплела косы, отделила пряди по обеим сторонам, подрезала – получилась длинная челка, она прикрыла виски. Нет, в школу так не могу идти, да еще опухшим лицом и покрасневшими глазами.
Жду. Прислушиваюсь. Тихо. Отодвигаю стиральную машину, осторожно открываю дверь, ступаю на цыпочках. Меня качает, придерживаюсь за стенку. Слышу прерывистый храп из моей комнаты. Заглядываю. Спит на кровати, рука свешивается, рот открыт. Мерзкий запах алкоголя и пота вызывает брезгливость. Стараясь не шуметь, одеваюсь и выхожу на улицу. Солнце бледное, небо хмурое. От холодного ветра слезятся глаза.