Тени забытого сада
Шрифт:
Еду в поселок. «Не надо пугать бабушку и дедушку, – думаю я. – Но как? Что же я им скажу? Почему не в школе?»
Захожу во двор, бабушка возле летней кухни. Увидев меня, ахнула, подбежала.
– Что случилось? И что ты сделала с волосами? – Увидев синяк, заплакала. – Дедушке не показывай, он его убьет, грех на душу.
Из кухни вышел дед.
– Что, опять запил? – сказал он сердито. – Толку с ним не будет.
– Да, пьяный утром пришел, – приходится лгать. – Ругался всякими словами, я испугалась.
– Он тебя не тронул? –
– Нет, – отвечаю, наклоняясь к тарелке. Мне стыдно об этом говорить, не то что представить. – Пытался… – Я плачу.
– О господи, – закачала она головой. – Поживи здесь. В школу на автобусе поездишь. Ничего, пораньше будешь просыпаться. Не переживай, Верочка, мама поправится. Вчера я ездила к ней в больницу. Сказали, через неделю выпишут. К вам не зашла, ты в школе была.
Дедушка затопил для меня баню. Я безжалостно тру себя мочалкой, кажется, скоро кожу сдеру, но не могу избавиться от омерзительного ощущения рук отчима, его запаха. Знаю, с тела это уйдет, но как избавиться от того, что в душе? Хорошо бы иметь в памяти ячейку «Сброшенное и забытое».
Ночью бабушка легла со мной. Я вдыхала ее запах, держала, как в детстве, за руку, а она гладила меня по голове, что-то приговаривала: с этими словами, похожими на молитву, я и заснула.
В день выписки мамы мы с бабушкой рано утром приехали в нашу квартиру. Степана не было. Открыли окна, чтобы выгнать стойкий запах алкоголя, выбросили бутылки и мусор, перемыли посуду. Я занялась полами и стиркой. Под кроватью нашла кулон с фениксом и заплакала. Хорошо, что бабушка не видела моих слез – она готовила обед.
Маму привезли на такси. Она слаба и бледна, еле поднялась по ступенькам и легла на кровать. Бабушка решила остаться у нас на несколько дней, чему я несказанно рада.
После обеда мама осторожно спрашивает меня:
– Вера, тебя Степан не обижал?
– Нет, мама. – Глаза опущены в книгу.
– Он пил снотворное? – В руках у нее неполный аптечный флакон. – Откуда у нас это лекарство?
– Я не знаю.
Снотворное у нас никто не употреблял. Мама задумалась. Лицо ее настолько сердито, что все у меня внутри сжалось.
– Вера, ты должна мне сказать, – настаивает она.
Я коротко рассказываю, стараясь не напугать ее.
– Значит, он тебя напоил снотворным. Но он тебя не тронул? – Она вот-вот заплачет.
– Нет, я спряталась в ванной.
Степан появился вечером. Трезвый. На меня не смотрит. Не поздоровался. Я тоже. Мама отправила меня к Лизе. Собирая тетради и учебники, слышала громкий голос мамы, вскоре она перешла на крик. Я выскочила в подъезд. Когда вернулась домой, заметила, что обуви и верхней одежды отчима в прихожей нет.
Мама лежала на кровати. Меня поразило глубокая печаль в ее лице и спокойствие, словно она переплыла опасную реку и осталась жива. Я легла рядом, прижалась к ее мокрой щеке, спросила, когда родится малыш и какой он сейчас.
– Как твой пупсик, с которым
– Вера, закрой его, – просит мама. – Ничего не бойся. Степана здесь больше не будет. У тебя начинаются каникулы. Хочешь съездить в Уральск? Я забронировала на всякий случай билет на послезавтра. Вот только я не смогу с тобой. Сама не боишься?
– Я же школу заканчиваю, уже взрослая. А почему на «всякий случай»?
– Вдруг ты не захочешь ехать одна. Я отцу написала, он тебя ждет.
«К папе могу и пешком пойти», – подумала я, но не сказала этого.
6
Двадцать второго марта лечу в город, где познакомились мои родители. Накануне мама послала папе телеграмму, чтобы он встретил меня, дала адрес его родственников (на всякий пожарный случай, как она любит говорить).
– Отец живет в поселке, но до города недалеко, он сможет приехать в аэропорт. Я тебя провожу, и сразу же ему позвоню.
– Мама, можно мы с Лизой поедем в аэропорт?
Мое волнение не давало мне заснуть. Я боялась лететь одна, но говорила себе, что я взрослая, летом заканчиваю школу и теперь все должна делать сама. Думала и о том, какой он, Казахстан, почувствую ли зов крови, как пишут в книгах? Есть ли во мне дух степнячки?
Мой самолет в полдень, но мы выехали в Волгоград утром, чтобы погулять по городу.
Солнце светит ярко, безветренно, и после Мамаева Кургана мы гуляли на набережной. Лед на реке еще не пошел, но ближе к берегу блестит вода. Когда замерзли, выпили горячего какао в кафе и поехали в аэропорт.
Рейс задержали на час, но мы не огорчились – расставаться не хотелось. В буфете пили сок с эклерами, шутили, смеялись.
– Твой смех другой, – заметила Лиза. – Ты волнуешься, Черный Хвостик?
– Да, ощущение, будто навсегда уезжаю из дома. Теперь понимаю, каким тяжелым будет расставание летом.
– Начнется взрослая жизнь… Даже думать об этом не хочу. – Лиза шмыгнула носом.
Объявили задержку еще на час. Потом еще… Время подходило к шести, когда я отправила Лизу домой:
– Не переживай, сказали, что через час точно полетим.
Она уехала. Прошло еще два часа. За огромными стеклами аэропорта темнело. Гул людей навевал сон; я задремала в жестком кресле. Проснулась, когда объявили посадку, и с ужасом обнаружила, что пропала моя сумочка. Хорошо, что билет и паспорт, как закладка, лежали в книге, которую я держала в руках. В сумочке остался дневник, открытка с мраморным бюстом девушки (она всегда стояла на моем столе), блокнот с моими стихами, адрес родственников и деньги. Ничего, папа же меня встретит. Я себя успокаиваю, но от страха и смутного предчувствия, что все сложится иначе, чем я хочу, лицо наливается жаром.