Теперь или никогда!
Шрифт:
Но мысли его были далеки от придуманных приключений смелого сыщика и не менее отважного убийцы, любовно описанных автором. Подлинные события были куда более зримы и значительны.
Эх, если бы найти их, переловить всех до одного врагов, орудующих, как выразился цу Майнерт, перед самым его носом, врагов тайных и потому тем более опасных!
Мысленно он перебирал всех тех русских, с кем ему приходилось иметь дело. И в каждом ему виделся враг, беспощадный и страшный.
Каждый,
Потом мысли его повернулись в другую сторону. Что будет, если новые хозяева покинут город? Полицаи приносили ему сводки Совинформбюро, которые неведомо кем были разбросаны по всем улицам, и в сводках этих он читал своими глазами о том, что Красная Армия наступает, что недалек час освобождения родины от фашистских захватчиков…
А если немцы уйдут, возьмут ли они его с собой? Возьмут ли, или бросят здесь на произвол судьбы, и тогда ему каюк. Это уж наверняка! Его не пощадят, нет, ему припомнят все, все, и тогда конец налаженной жизни, конец его мечтам о спокойной, обеспеченной старости…
Евлампий Оскарович повернул подушку на прохладную сторону, громко вздохнул. Жена проснулась. Недовольно спросила:
— Долго ты будешь ворочаться? Покоя от тебя нет!
— Покоя? — переспросил он, посмотрел на ее пухлое, раскрасневшееся от сна лицо, густо намазанное кремом, и вдруг произнес злорадно: — Скоро никому не будет покоя. Ни мне, ни тебе!
Вера Платоновна приподнялась на кровати. Сон мгновенно покинул ее.
— О чем ты говоришь, Евлампий? Что случилось?
— Ничего, — угрюмо ответил он. — А вот в один прекрасный день проснешься, глянешь в окно, а там — красные. Что тогда скажешь?
Мадам Пятакова с презрением пожала плечами.
— Ну что ты еще придумал? Или твои детективные романы окончательно замутили тебе разум?
— А что, разве не может быть такого?
— Нет, — отрезала она. — Не может. Никогда! Немецкая армия — самая могучая армия на свете, армия, которая уже победила целых полмира и скоро победит весь мир, весь, с начала до конца! А большевиков уже не существует, это известно даже самому маленькому ребенку. Советы разгромлены и уже никогда не вернутся сюда. Никогда, никогда, заруби это на своем носу!
Вера Платоновна умела удивительно успокаивающе действовать на супруга.
— Ты просто как валерьяновые капли…
— Ложись-ка спать, — сказала она, — а то, если я не высплюсь, у меня целый день дурное настроение…
И он уснул, в душе благословляя судьбу за то, что у него такая разумная, с сильным характером, дальновидная жена…
Он спал, и ему виделся сон, будто ожили персонажи криминального романа, который он читал на ночь. Какой-то человек в черной маске настойчиво твердил ему: «Не надо ничего бояться, мы тебя не дадим в обиду…» И при этом почему-то стучал палкой об пол над самым его ухом. Потом этот некто в черной маске скрылся, а стук все продолжался, и Евлампий Оскарович неохотно открыл глаза. Кто-то сильно стучал во входную дверь.
Проснулась Вера Платоновна:
— Стучат, слышишь?
— Слышу, — ответил он. Взглянул в окно: глухая черная ночь простиралась вокруг. — Который час? — почему-то шепотом спросил он.
— Иди скорее открой, — сказала Вера Платоновна.
Пятаков чиркнул спичкой, взглянул на свои часы, лежавшие на тумбочке. Четыре часа утра… Какой ужас…
— Открой! — повторила Вера Платоновна.
— Боюсь, — откровенно признался Пятаков и накрылся с головой одеялом.
Она сдернула с него одеяло, окинула презрительным взглядом.
— Боишься? Тогда я открою, я, женщина…
Она вскочила с кровати, накинула халат.
— Слышишь, я открою, а ты лежи, прячься, ничтожество…
И с этими словами мужественная супруга бургомистра побежала открывать дверь.
Вошел гестаповец в клетчатом, мокром от дождя плаще:
— Господина бургомистра требуют в гестапо…
«Начинается», — подумал Пятаков.
Что начинается, он так и не мог сообразить, но что-то страшное, то, что, возможно, навсегда прекратит его жизнь…
Он начал одеваться, дрожащие пальцы не слушались, и он никак не мог застегнуть пуговицы сорочки.
Почему его вызывают в такую рань? Что случилось?
Ноги казались ватными. Он прижался холодной щекой к щеке жены:
— Прощай, Вера…
— До свиданья, — сказала она. — Надень плащ, на улице дождь…
Начальник гестапо Шютце уже сидел в своем кабинете. При виде Пятакова кивнул ему:
— Садитесь, герр Пятаков…
«Герром назвал, — мелькнуло в голове у Пятакова, — значит, не все плохо, может, еще обойдется…»
Он и сам не знал, что может его ожидать. Немцы покидают город? Или решено снять его с поста городского головы и бросить в тюрьму? А за что? За что, в самом деле? Может быть, какой-нибудь негодяй, завистник донес на него? Но что же он мог донести? Впрочем, наговорить может каждый. Разве мало у него злопыхателей, завистников, которым самим хотелось бы занять его, Пятакова, место?
Он сидел на кончике кресла, не снимая мокрого плаща, а за окном лил дождь, стучал в стекла…
— Я вызвал вас потому, что случилось страшное несчастье, — сказал Шютце. — Два часа назад в ресторане убиты генерал цу Майнерт и военный комендант фон Ратенау.