Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
За дверью шёл разговор. Говорили Нина Ивановна и Снежана Владимировна.
«Ну, всё, – я пропал!» – подумалось мне на секунду.
– Так-так, что, значит, он там ещё про меня говорил-то? – строгим голосом вопрошала Снежана Владимировна за дверью.
– Ой, много чего ещё сказать успел, – сокрушалась там же Нина Ивановна. – Сказал, что вы дочь самого Вельзевула!
– Так-так-так, – с воинственным прицокиванием отвечала рассерженная русичка. – Ну я задам взбучку этому проповеднику!
– Ой, вы уж постарайтесь! – сокрушённо
– Ну ничего! – всё так же воинственно воскликнула Снежка. – Он у меня мигом на контакт пойдёт! Мало не покажется!
– Ну, я пойду, – мне пора уже. – после недолгой паузы со вздохом сказала Нина Ивановна
– Да-да, идите, конечно… – извиняющимся тоном произнесла «блудница вавилонская». – Спасибо, что сказали мне.
– Ой, не за что! Это же моя работа, – донёсся из коридора удаляющийся голос старой немки и звук её удаляющихся шагов.
У самой двери класса раздалось злобное частое цоканье каблуков, а за ним последовал краткий скрип резко открывающейся двери.
Все замерли от какого-то непреходящего, совершенно инфернального, воистину лавкрафтического ужаса.
На пороге стояла, расставив ноги, Снежана Владимировна. Лик её был ужасен. Она напоминала горгулью из сгоревшего недавно Нотр-Дама.
– Та-а-ак! – завопила она, уставив руки в свои объёмные бока (сегодня на ней было очень короткое, плотно обтягивающее её пышные формы красное платье с глубоким вырезом на груди). – Это ты что себе позволяешь, а, мудак ты мелкий?! Да я таких как ты живьём ем.
– По вам видно! – с улыбкой ответил я.
Все расхохотались.
– Вы слишком толстая и должны похудеть! – продолжал я, откидываясь на спинку стула и взваливая одну ногу на другую.
По классу прокатилась волна тихих, изо всех сил сдерживаемых смешков.
– Я, конечно, всё понимаю… – продолжал я, окончательно переходя на фальцет. – Стрессы там, возраст, болезни всякие: сахарные там, венерические и так далее, – много их…
Но право же, учительница должна оставаться красивой при любых обстоятельствах.
За это, собственно, я и уважаю так американских женщин: за то, что они могут оставаться красивыми даже будучи жирными и ленивыми. У нас в России всё с этим не так. Девушки у нас очень быстро теряют молодость и красоту и становятся зачуханными.
И это плохо.
Да, очень плохо.
Тут Снежана Владимировна разошлась не на шутку.
– Уродец! – крикнула она, влепив мне здоровенную плюху.
От дальнейшего рукоприкладства, однако, русичка к моему удивлению воздержалась. Вместо этого она прошла на своё учительское место и развалилась в кресле.
– Итак, дети, – громко произнесла она, – мы сейчас будем писать диктант. Марат идёт к доске.
Я спокойно вышел к доске. Училка стала диктовать словарные слова. Я почти всё написал правильно. Ошибся
– Так-так-так… – задумчиво произнесла Снежка, явно раздумывая о том, как со мной быть. – Пишешь ты, дружок, как курица лапой! Это двойка!
Я уж хотел было сесть, но не тут-то было.
– Э, дорогой! – злобно окликнула меня эта тётка. – А морфологический разбор за тебя Пушкин делать будет?!
Короче, весь урок она гоняла меня по разборам: морфологический, фонетический, синтаксический и невесть какие ещё.
Эти разборы, надо сказать, больная тема российской школы. За всю жизнь я не встретил ни одного школьника, который бы нормально её знал. А ведь были среди моих знакомцев и ученики гимназии при МГУ, и воспитанники лицея при Высшей школе экономики. Тема эта вообще очень трудная и при этом совершенно ненужная с точки зрения постановки грамотного письма. По-хорошему заниматься ею должны студенты-лингвисты, а не простые школяры. Но Министерство образования (теперь уже – просвещения) считают по-другому…
Словом, выставила мне Снежка целую колонку двоек да и отпустила.
Отпустила, но отнюдь не с миром…
Следующим уроком у нас была история.
Едва прозвенел звонок, я тотчас же рванул в 43-й кабинет. Там меня уже ждал Сергей Александрович. Он сидел за столом и что-то писал.
– Ну, здравствуй, Марат! – радостно произнёс он, вскидывая руку в фашистском приветствии.
– Здравствуйте! – сказал я, следуя его примеру.
Надо сказать, когда я кинул первую в своей жизни зигу, то боязливо оглянулся на дверь: не смотрит ли кто? Там никого не было.
– Ну, давай, рассказывай! – ясновельможным фальцетом произнёс учитель. – Я тут слышал, ты проповедь читал. Про грехи там всякие…
– Ой, Сергей Александрович, – начал я, – тут такое дело… Вы не поверите!..
Дальше я кратко, но вместе с тем содержательно и красочно изложил события, произошедшие со мной вчера и сегодня.
Историк внимательно слушал и только изредка утвердительно качал головой и повторял: «Так-так-так, интересно…».
Когда я закончил свой рассказ и спросил, что же мне теперь делать, Сергей Александрович улыбнулся во весь рот, похлопал меня по плечу и радостно сказал: «Не дрейфь! Держись меня, и ничего эти головорезы тебе не сделают!».
На минуту в классе воцарилось задумчивое, но совсем не напряжённое молчание.
– Знаешь, – вновь заговорил учитель, глядя в пространство своими пронзительными, грустными и как будто выцветшими голубыми глазами, – ты выступи сегодня на уроке. Мы сейчас расселение германских племён на территории Западной Римской империи проходим. Расскажешь нам о неполноценности немецкого народа.
– Хорошо, расскажу, – согласился я, оставаясь в полном недоумении.
– Нина Ивановна у нас – немка, – сказал учитель, видя мою растерянность. – У неё фамилия настоящая знаешь какая?