Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Оно и понятно: боль была нестерпимая.
Казалось, что полосуют меня и не дубинками вовсе, а раскалёнными кочергами.
Раны просто горели! Именно тогда-то я и понял это выражение.
Ощущения после дубинок были такими, будто на меня литрами лили расплавленную горящую пластмассу. Омерзительные ощущения совершенно непреходящей, разрывающей кожу боли. Казалось, горю заживо. И ещё эти удары, проникающие в самую плоть, оставляющие в костях гудящую, долго не спадающую боль.
Орал я страшно, но недолго. Боль была такой, что скоро я уже не мог толком осыпать своих
Но веки наливались свинцом, а голова заплывала туманом. В конце концов там погасла и эта последняя мысль. Я закрыл глаза и погрузился в полную темноту. Вдруг посреди мрака вспыхнула искорка рассуждения, –это конец! – и тут же погасла.
Я лежал на грязном линолеумном полу крохотной комнаты с выбеленными стенами и умирал. Так я тогда, во всяком случае, думал.
Но у Нины Ивановны были на меня другие планы. И моя смерть в них не входила.
Сознание вернулось ко мне в тот момент, когда на меня стали лить воду.
Я не вставал. Так и лежал на полу неподвижно с закрытыми глазами. Полицай ткнул меня кончиком дубинки в лопатку.
– Ты жив? – строго, но при этом как-то участливо произнёс он.
Тогда я открыл глаза и начал подниматься. Боже, как болела спина! Впрочем, всё тело у меня болело. Фээсбэшники поддерживали меня под руки.
Непрестанно охая, я всё же с величайшим трудом и помощью полицаев сел. Словом, мне и сидеть-то было трудно: голова кружилась так, что я всё норовил упасть.
Когда я всё-таки немного оклемался, – Нина Ивановна вновь обратилась ко мне.
– Скажи, Марат, – строгим, но спокойным тоном начала она, – твои дедушка и бабушка из Грозного, из Чечни?
– Нет… – с трудом прохрипел я. – Бабушка моя из Краснодарского края… Хутора какого – не помню… Дедушка мой из Дагестана… С севера его… Из села Коктюбей...
– Так, ясно, – оборвала меня немка. – Можешь не продолжать. Ты только скажи: они ведь жили в Грозном, когда война началась?
Это был тон просто интересующегося чем-то человека. Она смотрела на меня. Взгляд её уже не был злобным. Вид её вообще производил такое впечатление, будто не было ни этого допроса, ни пыток, ни фээсбэшников. Так, просто бабушка с внуком разговаривает.
– Да, – ответил я, – они жили в Грозном…
– Та-а-ак! – снова оживилась Нина Ивановна, корча змеиную рожу. – А знаешь ли ты, что твой дедушка делал в Грозном при боевиках?
Теперь я всё понял. Едва она это сказала, как мне сразу всё стало очевидно. Очевидным стало и то, что скажет эта сука дальше.
– Он работал на электростанции, – ответил я, выпрямляя спину.
Теперь я весь как-то оживился. Усталость и боль как рукой сняло.
– Так, ну-ка не обманывай тут нас! – вновь разозлилась Нина Ивановна, привстав со стула и устремив на меня свои узкие жёлтые глаза, злобно поблёскивавшие в тёплом свете старой настольной лампы из-под толстых линз громоздких очков.
– Давай, признавайся уже! Мы и так знаем, что твой дедушка служил боевикам!
– Что?! – завопил я, вскакивая со стула, и тут же получил от фээсбэшника под дых.
Честно говоря, именно этого я и ожидал. Если уж речь зашла о Чечне, то дальше будут обвинения в коллаборационизме.
Но хотя я всё это понимал и ожидал именно этого, – слышать такое мне было неимоверно больно. Больно потому, что это была бесстыднейшая клевета, не имевшая ничего общего с реальностью. Мой дедушка числился у боевиков в списках на уничтожение, как опасный враг. Именно поэтому-то он и покинул Чечню.
– Во-первых, – отвечал я, с трудом сдерживая острое желание дать этой суке в рожу и едва не срываясь на крик, – это неправда! Во-вторых, даже если бы это была правда…
– Вот видишь! – перебила меня Нина Ивановна. – Ты и сам признаёшь, что это правда!
– Я сказал «если бы»! – огрызнулся я.
– Нет! – воскликнула немка, – Ты признался сейчас, что это правда.
Было ясно, что правды здесь не добиться, а потому я решил не спорить.
– Я только хотел сказать, – вновь начал я после короткой паузы, – что я не могу нести ответственность за то, что там мой дед делал или не делал двадцать лет назад.
– Так, – строго оборвала мои рассуждения Нина Ивановна, – ты тут нам не пытайся голову задурить своими выкрутасами! Сознаёшься или нет?
– Нет! – почти прокричал я и тут же получил дубиной по рёбрам.
– Продолжить пытку! – приказала старая немка.
Впрочем, палачи и без её указок знали, что делать. Они принялись колошматить меня дубинками изо всех сил.
Повторяться я не хочу. Ощущения были в принципе те же. Теперь, правда, к жгучей боли от новых ударов добавилась ноющая боль от старых.
Впрочем, на сей раз Нина Ивановна не стала ждать, когда я отрублюсь. Ухайдокать она меня не хотела. Хотя и вызвано это нежелание было, конечно, вовсе не милосердием, а элементарным страхом перед тюрьмой. Но и на том спасибо.
– Ну, хватит с него батогов! – спокойным, почти равнодушным голосом вымолвила старуха. – Лучше книгой его, книгой!
Так я познакомился со знаменитой книжной пыткой.
Социальные педагоги её обожают!
Пытка эта очень болезненна, а следов на теле почти не оставляет. Ей человека и до смерти упытать недолго.
Про эту дрянь я читал, конечно, ещё до случая с Ниной Ивановной, но на практике я с этим познакомился именно в тот злополучный день 4 сентября 2013 года.
Фээсбэшник взял со стола толстенную книженцию в твёрдом переплёте кирпичного цвета. Это был справочник Машковского. Один из палачей положил книгу мне на голову и стал придерживать её руками. Его напарник в это время изо всех сил стучал кулаком по злополучному фолианту.