Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Мы занимались как ни в чём не бывало. Тут двери класса растворились. К нам сошли два оперативника, психолог и директриса.
Психология попросила, чтобы я прошёл с ними.
Меня отвели в психологический кабинет. Там мне объявили, что против меня возбуждено уголовное дело сращу по нескольким статьям. Это были статьи 205.2 (оправдание терроризма) и 205.4 (создание тероористической организации, руководство и членство в ней). Позднее, уже во время следствия к этим статьям добавилась ещё 275-я (государственная измена).
Дальше опера вывели
Маленькое, убогое, уродливое здание Следственного комитета находилось на Кутузовском проспекте прямо возле станции метро Кутузовская.
Это было старое поганое зданьице ни то девятнадцатого, ни то даже восемнадцатого столетия.
Грязно-розовые стены, точно такие же, как у 737-й школы. Высота здания была всего-то два этажа. Кабинетик узенькие, маленькие. Не кабинеты даже, а каморочки.
В здании было полно мышей.
Не помню, говорил я вам или нет, но у нас в школе мышами называли фээсбэшников.
Впрочем, тут я говорю не только о фээсбэшный мышах, но и об обычных. Крохотные серые домовые мыши то и дело шныряли под ногами следователей. Те давно к ним привыкли и совершенно не боялись грызунов. Это было тем более интересно, учитывая то, что почти все следователи были женщины.
Всего в комитете работало три следователя:
двадцативосьмилетний туповатый толстяк Бардин, двадцатичетырёхлетняя следователь по особо важным делам Алмазова из Санкт-Петербурга и ещё упитанная двадцатишестилетняя следователь Корнейчук.
Конкретно моим делом занимались Алмазова и Корнейчук.
Алмазова была не слишком высокой, очень стройной и приятной молодой девушкой. Вся она была очень худая и только щёки у неё были полные. Живые голубые глаза всегда смотрели как-то весело и игриво. Густые и длинные светло-русые волосы аккуратно спускались на плечи.
Она много работала и редко бывала на свежем воздухе. Ей не хватало физической активности. От этого личико у неё было бледным, а тело физически неразвитым.
Короче, на вид она была вся такая няша-няша, – ну точно девочка из аниме.
Просто СК-тян, ей-богу!
Но вообще это был очень плохой и нехороший человек.
Она открыто хвасталась тем, как много людей она посадила. А ведь среди тех, кого она отправила в
тюрьму, были в том числе и несовершеннолетние…
Помню, во время моего допроса у неё один из оперов всё время вспоминал, как она посадила в тюрягу одного педофила. Каждый раз он вспоминал какой-то момент из этого дела, а потом говорил: «Ну, теперь этот урод на зоне петухом будет! Петухо-о-ом!». И каждый раз, когда он жто произносил, Алмазова начинала истерически громко хихикать, немного даже повизгивая от восторга.
Допрос (на сей он уже официально так назывался) закончился. Мне меня повезли в ИВС.
Боже, как мы туда ехали! Это надо было видеть! Воистину был королевский выезд!
Специально для меня подвезли целых три автозака. В каждый из них набилось по двенадцать
Мы долго, часа два, наверное, катались по городу, нарезая круги, прежде чем добрались до ИВС.
Там я провёл следующие несколько дней. Там же состоялась очная ставка с Даминовым. Даминов был напуган.
Следователь хотела провести ещё очную ставку с Алисой, но в тот день мы не успели.
Кстати, именно в ИВС я начал писать этот свой роман.
Именно там было написано к нему предисловие.
Из ИВС меня повезли в суд. Тут уже сопровождение было поскромнее: обычная полицейская «Газель» и шесть конвоиров. На сей раз это были простые полицейские. Из оружия у них были лишь дубинки и пистолеты Макарова.
Суд вынес решения: мера пресечения – заключение в СИЗО.
Следующие два месяца я провёл в «Лефортово».
Про тюрьму мне рассказать фактически нечего. Все два месяца там я просидел в одиночке.
Точнее, камера была не одиночная. Она была рассчитана на трёх человек, но сидел я там один. Других заключённых за всё время нахождения в тюряге я даже и не видел. Ни с какими специфическими тюремными порядками я не сталкивался.
А так – что про тюрьму рассказать? Камеры и камеры. Решётки и решётки. Ничего особенного, короче. Сидишь себе в довольно просторной комнате, гимнастикой занимаешься, книжки читаешь. Вот и вся тюрьма.
Конечно, это я сейчас так говорю. Когда я в тюряге сидел, у меня были совсем другие впечатления.
Впрочем, эти свои впечатления я вам изложу немного позже. Скорее всего уже в другой книге. Эту мне нужно дописать как можно скорее. На неё нашёлся издатель, который требует сдать рукопись как можно скорее.
Через два месяца меня выпустили из тюрьмы. Я был переведён под домашний арест.
Что было дальше?
Да ничего особенного.
Суд надо мной состоялся 11 декабря. Через два месяца, аккурат в начале февраля, я был выпущен под домашний арест.
Дома, как ни странно, оказалось много тяжелее, чем в тюрьме.
Обстановка в доме была до невозможности накалённой. Родители были нервные.
В остальном всё было нормально.
Я быстро приучился рано вставать и обычно в пять утра уже бывал на ногах. Ложился я рано, – обычно в восемь или девять вечера.
Вставал, делал дыхательную гимнастику минут тридцать или сорок. Затем часа три занимался гимнастикой. Потом ледяной душ. Потом завтрак. Он обычно бывал часов в девять или десять утра. Иногда позже. Затем я садился писать. Писал обычно до обеда. Потом опять ел и опять писал. Затем снова принимал холодный душ и ложился спать.