Теплые штаны для вашей мами (сборник)
Шрифт:
Картинка по теме – байка Светланы Шенбрунн:
«В Киеве меня повсюду водил Миня Мулярчик – сохнутовский прожженный волк. С ним связано много разных забавных нелепых историй. Он очень активный и в то же время наивный и даже сентиментальный человек. Всем хочет помочь, даже незнакомым; все организовать лучшим образом, все устроить… и вечно оказывается в идиотской ситуации.
Гуляли мы с ним по Крещатику, вышли на какие-то торговые ряды. Вижу – стоит пожилой хохол, продает свитера. Вполне приличные свитера. Но сам явно в глубоком похмелье и жаждет принять. Черт меня дернул, вознамерилась я купить свитера сыновьям.
А Миня такой активный, даже выбрать мне самой не дает. Трижды менял серый свитер с треугольным вырезом на черный с круглым. Продавец, вижу, совсем доходит. Ладно, думаю, пора платить, пусть страдалец опохмелится.
Миня хватает меня за руку, оттаскивает в сторону и шипит:
– Постой! Ты, собственно, чем собираешься платить?
– Как чем? Деньгами.
– Подожди, у меня есть рубли, мы ему рублями заплатим. Ему даже выгоднее будет.
– Да брось, Миня, кому здесь нужны рубли. Человек продает свитера и хочет, конечно, не рубли, а привычную местную валюту, родные гривны…
– Постой, ты ничего не понимаешь, отойди, я сам с ним разберусь!
Он подошел к хохлу, стал перебирать свитера по третьему кругу, снова уточнял размеры, менял расцветки, заставлял заменять круглый ворот на треугольный… Наконец говорит:
– Значит, так: я заплачу тебе рублями.
Тот вытаращил глаза:
– Шо-о-о-о?! На кой ляд мне твои москальни карбованци!
– Как на кой ляд! Ты посчитай – в долларе сколько гривен? А рублей? – Затем последовал пулеметный пересчет. – Вот, таким образом, еще остается сдача 2 рубля, я ее тебе просто подарю!
Хохол так и стоял, качаясь, выпучив глаза, пытаясь понять – чего от него хочет этот вертлявый, кудрявый и лысый… На лице его отразилась похмельная тоска.
– Жид, – проговорил он умоляюще. – Отойди! Все равно ведь наебешь!
– Ну вот, прямо я приехал из Иерусалима, чтобы тебя здесь наебать! – с горячей обидой воскликнул Миня. – Прямо вот нечего мне делать, кроме как здесь тебя вот это вот!.. Смотри, мудила: ты пересчитай сначала на рубли, потом на доллары, потом переведи в гривны, и увидишь, что ты в наваре, а я внакладе. Потому что еще тебе 2 рубля добавляю! Ну?!
– Жид… – повторил тот в неподдельной тоске. – Я же все равно никогда этого не сосчитаю, а ты все равно наебешь…
– Вот какой дурак упертый! Ему объясняют разницу конвертации, ему готовы доплатить за беспокойство, а он своей выгоды не чует!
Миня продолжал размахивать перед носом одуревшего хохла своими ручками, что-то доказывал, плевался, уходил, возвращался опять. Я стояла в сторонке как брошенная. Наконец хохол сказал:
– Все, жид, нету у меня сил. Не мельтеши… Забирай товар, давай свои рубли… Только я ведь все равно знаю, что наебешь.
– Ну, что ты себе в голову вбил, а?! Вот какие мифы живучие! Смотри! – Дальше опять шла рублево-долларово-гривневая скороговорка, завершенная все теми же двумя рублями и торжествующей присказкой: – Держи и не говори, что жид тебя наебал!
Когда мы отошли к машине и уже сели в нее, Миня вдруг замер, открыв рот, словно подсчитывая что-то в уме, вытаращил глаза, охнул и сказал:
– Ой… а ведь я его наебал!
– Миня, – выпалила я в сердцах, – чтоб ты лопнул со своей коммерцией!
Мы выскочили из машины и побежали к месту сделки. Но хохол, как и следовало предположить, уже ушел опохмеляться.
Что там говорить! Живучи мифы. Живучи!»
Кстати, та же Светлана Шенбрунн однажды описывала сценку, которую наблюдала из окна заштатной гостиницы в Курске. Дело происходило, между прочим, 8 марта, в Женский, извините, день.
Под скамейкой, неподалеку от входа в гостиницу валялась сильно нетрезвая дама в весьма непотребном виде: поза самая фривольная, в одежде полный беспорядок. Над ней стояли двое озадаченных мужчин: местный дворник в кожаном фартуке и его собутыльник.
– Коль… – предлагал собутыльник, – ну давай мы оттащим ее с обзору публики куда подале… Вон, пусть в кустах проспится…
А дворник отвечал:
– Не трожь! Пусть гуляет. Ее праздник!
И Светлана же рассказывала про знакомого пенсионера, в прошлом – большого ученого, известного математика, одного из создателей знаменитого орудия «Катюша». Вышел тот как-то с кошелкой в соседний гастроном. Мороз был сильный, нос у него покраснел, опух…
Бежит к нему наперерез с бутылкой алкаш:
– Дед, третьим будешь?
У старого ученого
– Пока не вижу твоего второго.
Алкаш выставил два пальца и страстно крикнул:
– Дед, я – двое!
– Когда читаешь Ваши книги, то и дело ловишь себя на ощущении личного своего присутствия – неважно, что Вы описываете – объяснение в любви или пьяную драку. Насчет любви все ясно – такой опыт есть у каждого. А вот откуда подобная осведомленность в том, что касается реалий и языка быдла?
– Ну-ка, полегче, полегче насчет «быдла». Вот как только писатель хотя бы мысленно произнесет это словцо по отношению к так называемому «простому человеку», считайте, что его творческая карьера подошла к концу. Помните замечательный анекдот про ассенизатора: он спускается в выгребную яму и наполняет ведро содержимым. А его помощник на веревке тащит ведро наверх. И не удерживает его; ведро опрокидывается на голову «начальника», и тот, отирая усы и голову, в сердцах произносит: «Эх, не быть те, Васька, за старшого! Быть те всю жизнь на подхвате».
Так вот, пренебрежение малейшей деталью прекрасной, свинской, ослепительной и ужасной жизни, что тебя окружает, грозит писателю полной потерей квалификации. Не быть ему за старшого.
– Да, но где ж Вы все это берете? Иногда возникает впечатление, что Вы и в заключении посидели, и в воровском притоне не раз бывали, и в шалманах сиживали…
– Ну, во-первых, я выросла во дворе южного, криминального, пылкого города с таким пестрым составом населения, что жить сейчас в какой-нибудь моноэтнической стране мне просто было бы тоскливо. У меня в ушах до сих пор звучит «разноплеменный говор». Я вам и сейчас изображу любой акцент – узбекский, армянский, грузинский… Нам, бывшим ташкентцам, разбросанным по миру, поэтому всегда странно проявление любой ксенофобии.
В юности, впервые в жизни оказавшись на пляже в Сочи, я была шокирована своеобразным ухаживанием молодого человека «из местных». «Девушка, ви грузинка?» – спросил он. «Нет», – ответила я. «Армянка?» – «Нет…» – «Азербайджянка?» – «Нет-нет…» Тогда он поскучнел и заявил: «Нэ допускаю мисли!»
«Живую жизнь» вокруг себя я видела с детства – много солнца, длинное лето, с утра до вечера беготня по двору. Кстати, первую в своей жизни смертную драку я видела очень близко, страшно, подробно – мне было лет шесть. До сих пор у меня перед глазами окровавленная голова с оскаленной улыбкой, мотающаяся по асфальту. Эта драка сослужила отличную службу сорок лет спустя: она описана в романе «На солнечной стороне улицы», вот так-то.
Ну и самая разная пестрая компания с юности – актеры, музыканты, художники… знаете, отнюдь не белые воротнички, нет… и не белые перчатки. Актерство, вообще сценическая братия – очень богатые закрома для любого страждущего уха, для любого живого воображения. А я с юности обожаю актерские байки. Помню в Ташкентском ТЮЗе некую пьесу из пионерской жизни: пионервожатого Петю играла пожилая артистка труппы. И на ее призыв срочно провести классное собрание нетрезвый актер, исполняющий роль завуча, воскликнул:
– Ты права… мой мальчик!
Виктор Шендерович рассказал мне байку о выдающемся трагике М.
М. сильно закладывал, как и полагается по профессии; иногда его вытаскивали из канав и приволакивали перед спектаклем в гримерную, где почтительно колошматили по физиономии, отпаивали, брили-гримировали и выпускали на сцену под шепот суфлера. Но трагик был из первейших.
И вот так его однажды приволокли, отмыли, усадили в кресло… гримируют… Через час – выход…
– А… шо седни… их-рам? – еле ворочая языком, спрашивает трагик.
– «Гамлета», Николай Лексанч! – отвечает гример.
– Да-а? А… Гамлета… хто… грат?
– Да вы, вы, Николай Лексанч!
– Да-а-а?! М-м… м-можно на пьеску взглянуть?
Притаскивают ему текст пьесы… Он долго смотрит на разворот страниц… пытается сфокусировать взгляд… морщит лоб… Наконец произносит уважительно-удивленно:
– О-о-о, а пьеска-то… в стихах!
Кроме того, я всегда заговариваю с первым встречным-поперечным и немедленно перехожу на язык этого встречного, включая жестикуляцию, интонации, даже тембр голоса. Это – актерство, которое сидит в печенках. В незнакомом городе или после долгого отсутствия очень люблю разговаривать с водителями: выясняю, как говорит моя мама, «ситуацию на местности». Таксисты – это настоящий кладезь самых разнообразных сведений! Я разговариваю со всеми таксистами во всех странах. Я же писатель, оборотень, Арлекин, шулер и шут – мне интересно все понять, влезть в чужую жизнь, пощупать ее с изнанки. Для меня это хлеб насущный, соль земли, моя любовь – персонажи.
В последнюю по времени поездку в Москву я за одним водителем даже записала: «Девчонки пригородные вон по вокзалам промышляют. На хлеб-то надо наголодранить». – «А родители как отпускают?» – спросила я. Он заметил: «А что родители… Они сами из куля в рогожу переворачиваются».
Причем точно знаю, от какого человека извлеку «материал», а какого даже трогать не надо. Я это чувствую, как вампир чует свежую теплую кровь.
Иногда срабатывает метод общения «от обратного».