Теплые штаны для вашей мами (сборник)
Шрифт:
Однажды после записи на «Эхе Москвы» я стою на Новом Арбате, ловлю машину. Возле меня останавливается автомобиль:
– Сколько?
Я говорю:
– Голубчик, я не знаю сколько, это вы мне должны сказать.
И он от этого «голубчика» и моего якобы абсолютного идиотического доверия сначала оторопевает.
– Не, ну… какая ваша цена-то?
– Ей-богу, не знаю. Двести?
– Садитесь!
– Вот спасибо, голубчик!
Сажусь, и он, уже контуженный этим моим «голубчиком», уже слегка размягченный, тут же начинает делиться размышлениями, рассказывать, какая тяжелая жизнь, какой город тяжелый и проклятая эта вот милиция!
– Понимаете, дерут ведь страшно, без зазрения совести, и рука руку моет, и как вот это называется, есть такое слово…
Я говорю: «Коррупция?»
– Точно! Как вы сказали?
– Коррупция.
– Вот эта коррупция, да, ну вы ж понимаете, ты станешь чего-то доказывать, а он заберет права, и все, вроде ты чего-то не подписал… Потом – что
– Как – в кустах?
– В кустах поставят «кирпич», чтоб, значит, не видно. И мент сидит в засаде. А ты по привычке туда зарулил. Ну, забрал он права, и все. Иди к адвокату. Я иду к адвокату, а это 40 тыщ, и он в сговоре с этим адвокатом. Как, вы сказали, слово-то… которое?..
– Коррупция.
– О, коррупция! Или, опять же, вот, моя сестра сдает комнату в квартире. А мент приходит как по часам. Дай ему…
– Что ему дать?
– Ну, как же? Те, которые комнату снимают, менту отстегивают.
– За что?
– Он их крышует…
– Зачем?
– Крышует, говорю.
– Понятно…
– А теперь – что? Ежли они бузят, пьянка там или громко музыку включили, ему ж теперь не пожалуешься, он же их крышует… Как, вы сказали, слово называется?
– Коррупция.
– Так что у Вас свои осведомители, свои источники информации?
– Я просто знаю, за какой конец нити потянуть, чей роток развязать.
Ведь кто-то может три часа безостановочно рассказывать всю свою жизнь, и я не возьму ни слова: обыденная вязкая тусклая речь… А другой произнесет две-три фразы… – и это блеск, веер павлиньего хвоста. Пир души!
Картинка по теме – байка Натальи Рапопорт:
«Все-таки что замечательно в Москве – передвигаться иностранцу очень просто. Особенно когда иностранец по-русски мало-мало разбирает. Выходишь на дорогу, поднимаешь руку, останавливается машина – езжай куда надо.
Как-то опаздывала я на встречу, поймала машину и еду, довольная, – авось успею!
Водитель, мрачный такой молодой человек, вдруг говорит мне:
– Вы не думайте, что едете в обыкновенной машине…
Я удивилась:
– А что такого необыкновенного в твоей машине?
– А я вожу председателя избиркома Жириновского.
– Да ну! Ишь ты… А Самого-то видел?
– Ви-идел, – говорит. – Он в прошлом годе в ресторане день рождения отмечал, я помогал подарки в машину складывать. Огромные такие часы с боем – тяжелые! – занес с трудом. Оборачиваюсь – Сам стоит. Подает мне бумажку в сотню долларов.
– Что-то, – говорит, – рожа твоя мне знакомая.
– А я, – говорю, – вожу председателя твоего избиркома.
– А сам за меня будешь голосовать?
– Да на хрена, – говорю, – ты мне сдался!..
Тогда он достает еще одну сотенную!
– А сейчас, – спрашивает, – голосовать будешь?
– Сейчас подумаю…
Парень сделал коротенькую, но весомую паузу и кивнул:
– Откройте бардачок!
Открываю бардачок, там лежат две сотенные долларовые банкноты.
– Вот, – проговорил удовлетворенно, – не меняю. Берегу… Надо беречь, понимаешь: все ж реликвия – сам Жириновский подарил!
– А голосовать-то за него… Голосовал?
Он усмехнулся и протянул:
– Да на хрена он мне сда-ался…
– То есть Вы настаиваете на принципе «из песни слов не выкинешь»?
– Понимаете, выкинуть, конечно, можно все, что угодно. Особенно когда человек – а я таких встречала – ни при каких обстоятельствах, даже в нужном контексте не выносит звучания «крамольного» слова. То есть такой человек теоретически знает о существовании подобных слов, но, как шаман, трепещущий при имени злого духа, принимается немедленно бить в бубен, этого самого духа изгоняя. Тоже проявление суеверия.
Но зачем портить песню? Бывают истории, которые рассказывать, ставя многоточие вместо крепкого и точного слова, – просто пошлость и трусость. И глупость.
Картинка по теме:
Художник Дмитрий Леон был человеком примечательным – осанистый, высокий, бородатый – ну просто библейский пророк!
И вот как-то не повезло: ногу сломал. Закатали ногу в гипс, и сидел Дима дома, тосковал… А на дворе – лето, все приличные москвичи на юга потянулись…
Ввалились к нему двое приятелей-художников, стали уговаривать поехать в Крым.
– Дим, – уговаривали, – все ж гениально просто: мы тебя до поезда дотащим, а там возляжем на морском песочке – в картишки играть, пейзажи разглядывать, на девочек любоваться…
Уговорили! И до поезда, как обещали, друга дотащили.
Приезжают в Коктебель… А там уже отдыхающих видимо-невидимо, все занято – санатории, гостиницы, квартиры, комнаты, сараи, курятники… Под страшным солнцем двое страдальцев, сцепив руки «стульчиком», до вечера таскали тяжеленного Леона с его гипсовой пушкой… Думали, помрут, рухнут на землю и разом кончатся…
Наконец на окраине Коктебеля, в грязном покосившемся домишке отыскалась комната, бывшая кладовка. Хозяин – старый алкаш со свинцовой
– Значить, так! Кипятильник не включать, музыку не ихрать, радива не слушать, блядей не водить… Понятно?
Злой измученный Леон протянул:
– Поня-а-атно!
– Чего тебе понятно?!
– А то, – сказал Леон, – что пошел ты на хуй!
– Дим-Дим-Дим! – всполошились друзья, которых перспектива тащить и дальше тяжеленного Леона пугала гораздо больше строгих правил хозяина. – Дим-Дим, не надо, а? Все нормально, Дим… все отлично!
– Ну ладно, ребята, – вдруг проговорил хозяин вполне доброжелательно. – Я щас принесу вам простыни-подушки… Устраивайтесь тут… отдыхайте!
А наутро, когда оба приятеля улизнули на пляж, а Дима тосковал со своей гипсовой ногой на хлипкой раскладухе, в дверь аккуратно постучали; вошел хозяин-алкаш с подносом, накрытым салфеткой. Присел на табурет возле Леона, аккуратно снял салфетку – под ней оказалась бутылка водки, стаканы, два соленых помидора…
– Ну, вот что, Митрий, – сказал он. – Выпьем, пока жиды загорают.
– Немного довлатовская история. Как там у него: «Прислали нового инженера. Думали, еврей, а оказался пьющим человеком…» А что, собственно, собой представляет «простой человек» в Израиле?
– О, это хорошая теплая компания… Само собой, об операх-симфониях с ними лучше речь не заводить и «Черный квадрат» Малевича обсуждать не стоит.
Тут у меня мама на днях притащила новенький телефонный справочник «Иерусалим: золотые страницы». Мама любит всякие нововведения и, главное, верит всему безгранично.
– Вот, – говорит торжествующе, – это поистине золотое дно: вся информация о всех сторонах жизни в Иерусалиме! Пожалуйста: все, что касается, скажем, кондиционеров… тут больше трехсот фирм! Или вот, фирмы перевозок, фирмы по изготовлению и продаже ковровых покрытий… по продаже электротоваров…
Вдруг она замолчала, вглядываясь в страницу.
– А вот художники… – слегка растерянно проговорила она.
Я заглянула через ее плечо на страницу: под крупным подзаголовком «Художники» был написан всего один телефон: «Элюль Моше. Татуировки».
Понимаете, «простой человек» в Израиле вряд ли упьется до потери нормального облика и в этом виде вряд ли станет гоняться с топором за любимой женой… К слову, вряд ли в пьяном виде он станет решать вопросы бытия и веры… Он действительно прост, брутален, практичен… Как правило, не подвержен депрессиям. Разительно отличается от привычного советскому человеку образа «еврейского интеллигента». Во всяком случае, мучительные размышления на тему «удобно-неудобно» по любому поводу ни на мгновение не омрачат его отличный аппетит. Да и прочие естественные надобности.
Картинка по теме:
Одна моя знакомая работает в Иерусалимском муниципалитете «измерителем площади». То есть обязана ходить по квартирам и проверять: не пристроил ли владелец незаконной кладовки или балкона… От того, что она напишет в служебном донесении, зависит сумма муниципального налога, который человек платит за метраж своего жилья. Поэтому владельцы квартир принимают ее уважительно.
И вот – разгар рабочего дня. Обходя подъезд типового дома, Сара поднимается на второй этаж и звонит в дверь очередной квартиры.
– Кто там? – доносится мужской голос откуда-то из комнат.
– Я из муниципалитета, – громко отвечает Сара.
– Чего тебе нужно?
– Измерить площадь помещения.
– Ну, так входи и измеряй…
Она толкнула дверь и вошла – никого не видно. «Бывает», – подумала Сара. Может, человек в душе, в туалете… Приступила к своим обязанностям. Измерила площадь столовой, завернула в спальню и отшатнулась: там в полном разгаре упоенная сцена любви.
Абсолютно шокированная, в полуобмороке Сара отвалила из этой страстной обители. Однако… дело-то надо делать. Не приходить же завтра специально еще раз обмерять площадь этих маньяков!
Под стоны и вздохи она замерила ванную, туалет… и ушла. Направилась дальше по соседним квартирам, провозилась в этом доме, как обычно, часа полтора… Измерив последнюю квартиру, вышла из подъезда, семенит по двору… На балконе второго этажа той самой квартиры сидит мужик в трусах, лузгает семечки.
Она подняла голову и говорит:
– Слушай, я у тебя спальню так и не измерила. Можно я зайду, померяю?
– А… – говорит он приветливо, – это ты приходила?
– Я, – понурив голову, отвечает Сара, готовая провалиться сквозь землю.
– Так почему ж ты не замерила спальню? – искренне удивился он, поплевывая вниз шелухой.
– Всяко бывало, – рассказывает бедная Сара. – Куда только меня работа не заносит. Однажды я бордель измеряла. Пожилая бандерша, которая своих подопечных называла только «девочки», спокойно регулировала мою работу:
– Теперь туда иди, – говорила она, кивая на дверь комнаты. – Нет, не туда! Там девочка в процессе…
А я слушала Сару и дико завидовала – вот как человеку везет, и все без пользы! Я-то вряд ли в борделе окажусь… а какая дивная ситуация, какие возможности для писателя!
– Неужели Вы могли бы невозмутимо измерять квадратуру спальни, в то время как?..
– О, конечно же, конечно! Вспомните, как Бабель просил у знакомых женщин их сумочки – порыться в содержимом. Ему было важно и интересно – что носят с собой дамы в сумочках.
Понимаете, важно принять весь этот огромный мир, быть с ним в ладу, изнемогать от любопытства, любоваться его малейшей черточкой; рассматривать любую ситуацию так, словно ты ее и придумал.
Главное же – чувствовать себя наравне с этим миром и не бояться оказаться в смешном положении. Мы и так все ужасно смешные.
Мне один парень из Батуми – очень талантливый композитор – рассказывал, как много лет назад впервые приехал из провинциального Батуми в столичный Тбилиси. Попал в тамошние интеллектуальные круги и страшно испугался, заробел, поник. Отовсюду слышал: Пикассо, Дали, импрессионизм…
– Слушай, – говорит, – я заперся дома и два месяца все эти слова зубрил. Стыдно, да? Потом долго еще в разных компаниях посреди разговора вдруг как закричу: «А дадаизм?!»
Люди пугались, умолкали, смотрели на меня, как на чокнутого: что – «дадаизм»? к чему – «дадаизм»? при чем – «дадаизм»?