Теплый ветер с сопок
Шрифт:
— Ладно, хватит, — сказал Коляй, — пришли уже.
На свой ряд они сели первыми, и Коляй поежился, снимая шапку, он ждал, что на него начнут оглядываться. Однако никто на них не глядел, девушки разворачивали грохочущие шоколадные обертки, парни весело переговаривались. Отличались интеллигенты — они сидели тихо, не смеялись и не махали руками.
Ряд постепенно заполнялся. Тут Коляю сказали:
— Разрешите пройти.
Парень сказал тихо и вежливо, пахло от него тонким нездешним одеколоном, и Коляй сделал вывод — интеллигент. Он сдвинул колени, чтобы
Они с парнем заговорили о чем-то, а Коляй сидел, боясь повернуть голову, и только косил глазом на ее ногу, которая на какой-то волосок была от его ноги.
— Коля, что с тобой? — спросила Валентина. — Может, уйдем? Плохо тебе?
— Ничего, — процедил сквозь зубы Коляй. — Все нормально.
В киножурнале показывали сады, уборку урожая. Валентина без конца наклонялась к нему и говорила:
— Вишню ты ел? А антоновку настоящую? Поедем летом в отпуск — нас мать закормит…
Коляй отвечал: «нет… нет…», а сам ловил каждый шорох со стороны. Ведь это не ее пьяница муж, того он знает, это другой, видно, из начальства.
И когда закончился фильм и все выходили из зала, он смотрел не на смуглянку, а на него. Почему он с ней? Кто он такой? Почему присвоил право находиться рядом?
И здесь Коляй отчетливо понял, что все это время, все эти долгие месяцы, он хотел прийти к ней, ждал только момента. И снова опоздал.
В комнате Валентина с ходу бросилась накрывать на стол и все оглядывалась на Коляя, словно боялась, что он уйдет.
— Ты делай что-нибудь, плитку вон починили… Ну тогда полку перевесь, а я хозяйством заниматься буду…
Коляй сидел не снимая пальто, глядел на мягкий домашний халат Валентины, который, он знал, пахнет супом, утюгом, теплым женским телом.
— Брось ты дружка, алкоголика этого, — продолжала Валентина. — Не пил бы, ничего и не произошло бы. С комендантом я договорюсь, поселимся. А парикмахерша эта — скурвилась она!
— Ты Пронькина не тронь, — сказал, вставая, Коляй. — И вообще!
Он успел заметить, как белый лоб Валентины залил румянец, и вышел. Возле двери в коридоре, прижав руки к щекам, стояла Тамарка и с ужасом смотрела на него.
— Дура! — сказал ей Коляй.
Несчастье с Пронькиным случилось таким образом. Он отвинчивал вентиль на баллоне. Вдруг грохнул взрыв, вентиль с резьбой вырвало из горловины, а Пронькину пламенем обожгло руку и порвало сухожилия на пальцах. Если бы взорвался сам баллон — от Пронькина и штанов брезентовых, «зэковских», как он их с гордостью называл, не осталось бы.
С перевязанной толстой белой рукой он сидел на кровати, пучил глаза и повторял:
— Резина трется и превращается в уголь, а он с кислородом в реакцию вступил — вот и грохнуло. Капроновые-то прокладки лопаются на морозе, вот я и заменил…
Сгоряча он не чувствовал боли, даже переоделся сам и смыл с лица
Вечером пришли двое из постройкома и стали расспрашивать, как что было.
— Ключом разве почувствуешь, сколько отпускать? Ключом — меня и не дербалызнуло бы, дело проверенное, — объяснял Пронькин, держа перед собой марлевую культю.
— Ага, оголенной рукой откручивал? — переспросил мужчина и переглянулся с женщиной, которая все записывала.
Лицо у нее было приятное, чистое. Она положила между страницами тетради карандаш и сказала:
— Извините, но государство не будет оплачивать вашу нерадивость и безалаберность. Оно — не дойная корова…
— А прокладку на каком основании сменил?
— Так все меняют — капроновые-то лопаются. Раньше меднопоронитовые ставили — это да!
Наконец представитель постройкома взял со стола каракулевую шапку, что-то пробормотал женщине с тетрадкой и важно объявил:
— Квартал в санатории проведешь, с путевкой мы поможем, несмотря на вопиющее нарушение. В вас лично заинтересовано предприятие в год пятилетки. Ну, и прямо завтра на недельку в больницу, на предварительные анализы…
Женщина с порога добавила:
— Выздоравливайте, Борис Иванович!
Пронькин подождал, пока закроется дверь, и поднял палец:
— Видал? Здесь я — человек! А на материке — подойники буду лудить?
Ночью Пронькину стало совсем худо — на повязке выступила кровь. Коляю пришлось по телефону вызывать «скорую». Когда за Пронькиным приехали, он сидел осоловелый и растрепанный на кровати, баюкал руку. На прощанье сказал:
— Не придется, видно, мне здесь закладки варить… Ну зато баб санаторских вволю теперь погоняю!
Коляй понял, о чем он: о закладных деталях под агрегаты в машинном зале. Их доверяют устанавливать лучшим монтажникам, ведь из-за миллиметрового перекоса турбина может полететь — вибрация-то дай бог… На Вилюйской сварку закладных поручали вести Пронькину, он часто вспоминал об этом. И любой бы гордился — из сотни сварщиков отобрали всего четверых. Вот какой Пронькин: чуть руки не лишился, а о работе не забыл!
Сам Коляй был, наверное, худшей породы. Не только потому, что о работе дома думал редко. Как ни в чем не бывало пришла к нему на другой день Валентина, принесла кастрюлю борща. И он не отказался. Оправдывался перед собой — надоело по столовкам бегать, вести жизнь всухомятку. Однако врал себе. По другой колее дело шло — скатился он по ней, как с горы без тормозов. И приехал к тому, о чем два месяца назад и не думал.
Свадьбу не справляли. Коляй отказался наотрез. Пригласили посидеть Пронькина перед отъездом, Петровича, конечно, и с ее стороны пару подруг. «Горько», правда, кричали. Поселились в «нулевке» по разрешению коменданта. Петрович обещал предоставление квартиры ускорить. Как передовику, Коляю дали неделю отпуска.