Терешкова летит на Марс
Шрифт:
Ольга его очень внимательно слушала, перемешивая кофе, в глазах попритушен интерес. Начала запальчиво:
— Нет, ну это же специально, как провокация… Это не надо так воспринимать… Постмодернизм, понимаешь? Когда убили одного из подонков, раз — и перемотка назад! Или когда нож на дне лодки показывают, показывают, а они его бах — и выбросили за борт — типа как ружье не выстрелило. Такие режиссерские фишки, он как будто смеется над всеми штампами, — мне вот это понравилось.
— Я понимаю, но сам не могу так… Для меня жестокая вещь — это все, как барьер какой-то. Если там, допустим, убивают ребенка при родителях и так далее… Не знаю, я просто уже никакие «фишки» не вижу и не воспринимаю. Может быть,
Оля расхохоталась тоже — такой контраст с «постмодернизмом»! — и с таким облегчением.
А Паша вдруг увидел себя со стороны — улыбчивого, с желтым от абажура лицом — и запоздало удивился тому, что новая знакомая вообразила его ценителем кино. С чего все это началось — с утянутой и загримированной Любови Орловой, при распахнутых донельзя глазах?.. Случайность, но вот Ольга, получается, ждала его, чтобы сходить на этот полуподпольный показ, теперь выспрашивает его мнение, едва ли не подобострастно… А какой он киноман? Девушка из особняка заблуждалась, как, наверное, и во многом в жизни… Паша совершенно не шарил в кино, хавал что-то со всем поколением. Запомнилось, как в старших классах забились воровато в чью-то хату, мяли пивные баллоны, смотрели «Брат-2», герой которого — любитель правды — крушил все вокруг в медвежьих свитерах и с крашеными бровями. «Бойцовский клуб» — и та же звериная радость стаи…
Ей лучше и не знать.
Во вторую очередь он спохватился, что девушка специально позвала его на фильм, понравившийся ей фильм, а он выламывается теперь, ругает со снисходительной рожей.
— Нет-нет! — запротестовала Ольга, когда он пытался что-то такое ей сумбурно изобразить. — Как раз такой взгляд, это очень даже интересно…
Они болтали и улыбались, болтали и снова улыбались. Кофейня опустела совсем, ночные официанты не проявляли энтузиазма, включив тихонько телевизор, и Паша замирал от ужаса и восторга, пытаясь сообразить, сколько же сейчас времени. (Телефон включить он побоялся.)
— А расскажи о себе, о своих друзьях. Кто они? — спрашивала, к примеру, Оля.
И Паша терялся совершенно, потому что ну что вот скажешь, например, про Игоря?..
— А вот этот парень, ну который выступал сегодня?
Потребовались усилия, чтобы понять, что речь про Максима. «Парень», ничего себе. Впору уж «господин средних лет»…
— Нет, ну какой он мне друг… Хотя, ха, мы же троюродные братья, между прочим!
И он поведал в лицах о Максиме, о том, что человек приехал из такой глуши районной и всего такого сам добился, руками своими, мозгами, зубами. И вообще, когда человек веселый, артистичный и неунывающий, это многого стоит. Но со своими «пунктиками», конечно, а кто без них. Среди таких Паша назвал и фанатичный интерес к политике, вполне определенного плана. Потому что накануне как раз Максим вынес ему весь мозг бесконечными разговорами про закрытие в Питере издательства «Ультра-культура», как производное — про зажимание ртов, про «тоталитаризм» и прочие увлекательные вещи.
— Папа называет таких «минус-люди», — глубокомысленно бросила Ольга.
— В смысле?
Ольга прочла короткую, с чужих слов, лекцию, что большая беда страны — то, что серьезная часть национальной элиты (Оля была старательна, повторяя) всегда
— Ну тогда уж «минус-граждане». А то как-то уж получается по-фашистски. — Паша усмехнулся, и Оля тут же рассмеялась, поняла, что обстановку надобно разрядить.
Павлу действительно стало чуть неуютно при упоминании об Олином папе: интересно, это в порядке вещей, что она просиживает ночь неизвестно где?.. Интересно, она тоже не включает телефон?..
— Ну а ты расскажи про своих друзей, — предложил он.
Ольга медлила, молчала. О ком ей было рассказывать? Об Инне?..
В школе Ольга общалась ровно со всеми — как ей казалось, была доброжелательна да мила и словно видела себя со стороны. Ей, кстати, это нравилось.
— А ты знаешь, что ты как в кино? — спросила однажды, пристально глядя, эта странная новенькая — Инна.
Они заговорили на какой-то из вечеринок, которые регулярно устраивались для их класса: обеспеченными родителями это поощрялось. Пусть хоть перетрахаются, но друг с другом.
Ольга не поняла.
— Ты как в кадре все время, понимаешь? Причем не так, как в современном кино, сейчас так не играют. Сейчас все по-бытовому. А ты держишь лицо, делаешь лицо.
Инна, раскованная вообще, лихо пила в тот вечер полузапретные коктейли, а Ольга чуть не впервые не знала, как реагировать. Обидеться? Но Инна уже рассказывала взахлеб про старое кино.
И завязалась странная дружба. Ольга ходила к новой подруге, они смотрели ленты с Мэри Пикфорд и Марлен Дитрих. У Инны оказалась огромная коллекция дисков (и редких!), плакатов, атрибутов… У Инны оказались странные увлечения, и Ольгу это завораживало: новый мир, новое… Они переодевались в костюмы а-ля Марлен Дитрих в «Голубом ангеле»: цилиндры, мундштуки, ледяные взгляды. Был даже тайный, неясный для самой Ольги, словно это тут же размывалось в памяти, момент, эпизод. Замирая, Ольга с восторженным ужасом ждала, что все это кончится каким-нибудь оглушительным скандалом, но кончилось, как ни странно, ничем: все растаяло, потерялась где-то Инна… Кажется, они переехали в Англию.
Но осталась любовь к кино, и Ольга помнила про то, что она всегда — как в кино.
IX
Парадокс, но она многое делала по-новому, совсем по-другому. На ум лезло продолжение этой мысли, как якобы логичный вывод: «в Америке научилась», но Паша гнал от себя это, стонал, гнал даже сейчас, изнемогающий от того, как садистски медленно катится капля пота. Это был сумасшедший секс. И она — как сумасшедшая.
До содрогания соскучился по Наташиному телу и нашел в себе силы на секунду отстраниться: все так же — небольшие, но очень красивые груди — как виноградины, с торчащими в стороны сосками; живот вздымался — она как задыхалась; а внизу — тоненько выстриженная полоска, игриво условная, как боковина спичечного коробка; и сейчас чиркнет…
Они сплелись на жесткой, скрученной местами до жгута, простыне, и она обхватила его ногами, сжимая, сжимая, и целовалась как никогда. А главное, в Америке она сделала пирсинг — проколола язык! Сейчас, лаская металл, Паша чуть удивлялся, как это, зачем: тинейджерские штучки — не в ее стиле… А потом все лишние мысли, да и мысли вообще, оказались далеко.
Паша дернул ногой.
Паша кончил.
Паша проснулся….
Идиотство, но серебряный крестик как-то, в итоге ночных ворочаний, оказался во рту. Кусочек металла. Только и всего.