Терпкость вишни
Шрифт:
— Ты высказываешь пожелание ей или себе? — поинтересовалась Виктория.
— Себе я тоже этого желаю, — честно призналась Мария, — а также и всем вам.
— Спасибо, — ответила Миленка, опять же хлюпая носом, но не столько от чувств, сколько от насморка, — но я уже нашла. На следующие десять лет, потому что, как считает Болек, каждое десятилетие у человека все меняется.
— А ты скажешь, что для тебя является этим самым смыслом? — спросила Мария.
— Скажу, хотя ничего сложного в этом нет. Жить здесь и сейчас без ожидания чуда великих перемен.
— Действительно просто, — признала слегка разочарованная
Миленка усмехнулась:
— Сорри, придется тебе поискать вдохновения у кого-нибудь другого.
— Ну так что? Мы играем в кости или приготовим чего-нибудь поесть? — вернул нас на землю Травка. — Впервые за неделю я почувствовал, что в желудке у меня пусто.
— Я тоже, — призналась Виктория. — Так, может быть, переберемся на кухню и сварим макароны, что ли? А потом их с творожком, а? Согласны?
ДВА ЧАСА СПУСТЯ
Снова сидим в комнате. У каждого тарелка на коленях. Едим макароны-ракушки с творогом, луком и петрушкой. Травка полил их еще свекольным концентратом, потому что, как он утверждает, у него дефицит железа в организме.
— И подумать только, что я ем такое… — горестно произнесла Мария, подхватывая вилкой большой комок творога.
— И не такое еще ели! — жизнерадостно заметила Виктория. — Во Вроцлаве у нас кончились деньги, и мы целую неделю питались гречневой кашей с луговым сердечником [12] . А запивали кипятком с сахаром.
12
Сердечник луговой — растение семейства крестоцветных, его листья в измельченном виде используются для замены перца в салатах и соусах.
— Ужас!
— А я, когда меня обокрали в поезде, две недели жрал клецки с паприкашем, украденный в столовке хлеб и молодую крапиву, — сообщил Ендрек, тот самый, который колбасу отрубал. Пришел он к нам на десять минут, объявил, что выглядим мы кошмарно (ну, может, кроме Миленки, добавил он), и развалился в кресле. — Да, кстати, — припомнил он. — Я принес вам булочек и пончиков. И еще пиво!
— Мы же лекарства принимаем, — огорчилась Миленка.
— В таком случае выпью его сам, но могу поделиться со смельчаком, который не боится взаимодействия спиртного с химией.
— А чего ты на меня смотришь? — возмутился Травка. — Я не смельчак.
— Жаль, — в голосе Ендрека отнюдь не слышалось особой печали. — Придется выпить самому. Ничего не попишешь.
— А пожелания? — напомнила Миленка.
— Ну конечно. — Ендрек хлопнул себя по высокому, усеянному веснушками лбу. — Как обычно, фо па [13] . Значит, желаю тебе… э-э-э… здоровья, счастья и… чтобы мы наконец увидели твое лицо, так сказать, соте. То есть…
— Мы знаем, что значит saut'e [14] , — остановила его Миленка, — но это будет возможно только через три — пять лет. У меня перманентный макияж.
13
Неловкость, ошибка, букв.
14
Здесь: лишенное чего-нибудь (франц., разг.).
— А я-то удивляюсь: больная, а силы накраситься есть.
— Нету сил, но, к счастью, их и не требуется.
— А почему ты решилась на весь этот… татуаж?
— Сама до конца не знаю, — честно призналась Миленка. — Может, потому что люблю возбуждать противоречивые чувства. Люди смотрят на меня и кого видят? Размалеванную куклу и…
— Жертву солярия, — не смущаясь, подсказал Ендрек.
— Вот именно. А потом по ходу разговора узнают, что я побеждала на олимпиадах и знаю на память почти все книжки Кундеры. И у них проблема: в какую ячейку меня положить? Ну как, Ендрек, тебе достаточно такого объяснения или придумать еще какое-нибудь?
— Нет, нет, достаточно. А мне нужно еще что-нибудь добавлять к пожеланиям?
— Нет, спасибо. Они были не переусложнены и в меру содержательны. Ну так как? Играем или нет?
СПУСТЯ ТРИ, А МОЖЕТ, ДАЖЕ ПЯТЬ ДНЕЙ
Мы все играем, вместе с Ендреком, который все никак не может вернуться к себе. Спит он у нас в кресле, положив длинные ноги на деревянный табурет, на котором для мягкости лежит подушка Ирека (отсутствующие лишены возможности протестовать). И, к отчаянию Травки, пачкает последние вещи из его гардероба.
— Зато в благодарность за гостеприимство я выстираю вам все шмотки. У нас в общаге машина-автомат, — похвастался Ендрусь, натягивая на волосатый живот хлопчатобумажную блузу Травки, который весил меньше килограммов на тридцать.
— Отлично, — обрадовалась Виктория, — только нам придется вызывать такси. Грязного белья столько скопилось! Чей ход?
— Мой. — Миленка взяла кости. Подтянула одеяло, чтобы освободить место, и бросила. — Чего там у меня нет?
— Наверху только единичка, — сообщила я, проверив по записи ее результаты, — зато внизу слабовато.
— Черт, так мало выпало, — с сожалением сказала Милена. — Жалко записывать сумму, может, я выброшу потом больше.
— Так что мне, вычеркнуть?
— Вычеркивай последний результат.
— Верное решение, — усмехнулся Ендрек. — Зачем нам маленький?
— Правильно. Предпочитаю большой, — парировала Милена.
— Но большой трудней выпадает, — заметила я.
— Много трудней, да, Травка? — заржал Ендрек.
— Ты за себя говори. У меня с первого броска выпадет.
— Хотелось бы посмотреть на это чудо природы.
— А ты бы. Ендрусь, так не выпендривался. Как посмотрю на запись, так у тебя там одна мелочевка. Наверху щербатый, а внизу нет ни малого, ни большого.
— Ничего, наберем, — Ендрек, как обычно, не терял веры в светлое будущее.
— Теперь мой ход, — объявила Мария, послав Травке красноречивый взгляд.
Травка же воспринял этот невербальный сигнал точь-в-точь как полковник Брандон из «Рассудительной и романтичной»: схватил кости и, опустившись на колени перед кроватью Марии, подал их ей. После чего спросил, не поправить ли ей подушку.