Террористическая война в России 1878-1881 гг.
Шрифт:
На западе Дарвинова теория - гениальная гипотеза, а у нас давно уже аксиома. На западе мысль, что преступление весьма часто есть лишь болезнь, - имеет глубокий смысл, потому что сильно различается, у нас же эта мысль не имеет никакого смысла, потому что совсем не различается - и всё, всякая пакость, сделанная даже червонным валетом, и та чуть ли не признается болезнью и - увы!
– даже видят в этом нечто либеральное! Разумеется, я не про серьезных людей говорю (хотя много ли у нас серьезных-то людей в этом смысле?). Я говорю про улицу, про бездарную средину, с одной стороны, и про плутов, торгующих либерализмом, - с другой, и которым решительно
И Ф. М. Достоевский обращает внимание, что эти последствия западного либерализма ещё и усиливают русские национальные особенности:
“К числу таких сокрытых в русском народе идей - идей русского народа - и принадлежит название преступления несчастием, преступников - несчастными. Идея эта чисто русская. Ни в одном европейском народе ее не замечалось. На Западе провозглашают ее теперь лишь философы и толковники. Народ же наш провозгласил ее еще задолго до своих философов и толковников. Но из этого не следует, чтобы он не мог быть сбит с толку ложным развитием этой идеи толковником, временно, по крайней мере с краю.
Окончательный смысл и последнее слово останутся, без сомнения, всегда за ним, но временно - может быть иначе. Короче, этим словом “несчастные” народ как бы говорит “несчастным”: “Вы согрешили и страдаете, но и мы ведь грешны. Будь мы на вашем месте - может, и хуже бы сделали. Будь мы получше сами, может, и вы не сидели бы по острогам. С возмездием за преступления ваши вы приняли тяготу и за всеобщее беззаконие. Помолитесь об нас, и мы об вас молимся. А пока берите, “несчастные”, гроши наши; подаем их, чтобы знали вы, что вас помним и не разорвали с вами братских связей””.
Ф. М. Достоевский много уделяет внимания, чтобы показать опасную ложь либералов, - что они целенаправленно “путают” повод из вне и внутреннюю причину зла, что якобы зло, причина зла находятся во вне - в окружающей среде-обществе, а человек только вынужден отвечать на агрессию общества, на зло злом, - так возникают “праведные” революционеры-террористы:
“А что, если наш народ особенно наклонен к учению о среде, даже по существу своему, по своим, положим, хоть славянским наклонностям? Что, если именно он-то и есть наилучший материал в Европе для иных пропагаторов? Нет, тут с народом пока еще только фортель, а не “философия среды”. Тут есть одна ошибка, один обман, и в этом обмане много соблазна…
Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить.
Ведь этак табаку человеку захочется, а денег нет - так убить другого, чтобы достать табаку. Помилуйте: развитому человеку, ощущающему сильнее неразвитого страдания от неудовлетворения своих потребностей, надо денег для удовлетворения их - так почему ему не убить неразвитого, если нельзя иначе денег достать? Да неужели вы не прислушивались к голосам адвокатов: “Конечно, дескать, нарушен закон, конечно, это преступление, что он убил неразвитого, но, господа присяжные, возьмите во внимание и то…” и т.д. Ведь уже почти раздавались подобные голоса…
Ведь сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим и сделаем лучшею. Ведь только этим одним и можно ее исправлять. А так-то бежать от собственной жалости и, чтобы не страдать
Согласитесь, что ничего нет легче, как применить к такому взгляду учение о “среде”:
“Общество скверно, потому и мы скверны; но мы богаты, мы обеспечены, нас миновало только случайно то, с чем вы столкнулись. Столкнись мы - сделали бы то же самое, что и вы. Кто виноват? Среда виновата.
Итак, есть только подлое устройство среды, а преступлений нет вовсе… Вот в этом-то софистическом выводе и состоит тот фортель, о котором я говорил.
Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником. Но, обвиняя себя, он тем-то и доказывает, что не верит в “среду”; верит, напротив, что среда зависит вполне от него, от его беспрерывного покаяния и самосовершенствования. Энергия, труд и борьба - вот чем перерабатывается среда. Лишь трудом и борьбой достигается самобытность и чувство собственного достоинства. “Достигнем того, будем лучше, и среда будет лучше””.
Обратите внимание - выше были поставлены очень важные вопросы для каждого человека, и важные и вечные вопросы для общества, - и Ф. М. Достоевский дал верный и конкретный ответ.
Этим романом после Лермонтова, Гоголя и Салтыкова-Щедрина Достоевский продолжил поднимать тревогу по поводу упадка нравственности в обществе, увлекшегося “золотым тельцом”, и пытался показать пагубность достижения цели с помощью принципа - разбогатеть любой ценой. В конце 20 века совершенно безнравственным западным бизнес-принципом “успех любой ценой” возмутилась даже такая акула бизнеса, как Джо Сорос.
А чтобы вооружиться этим принципом и применить его на практике, необходимо опять же переступить внутреннюю морально-нравственную черту. А чтобы это сделать и преодолеть эту преграду-проблему необходимо расширить свою внутреннюю свободу - снять нравственные ограничения и дать себе свободу грабить, обманывать, убивать - в общем, - мы это массово проходили после “перестройки” в 90-х, да и сейчас частенько, совершенно забыв наработки нашей нации в лице Ф. Достоевского.
В этом произведение в понимании либералов, западников еретически трактовалась свобода и их кумир Наполеон, который становится для Родиона Раскольникова образцом для подражания: “Кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? …Настоящий властелин, кому всё разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне, и ему же, по смерти, ставят кумиры, а стало быть, и все разрешается”. Достоевскому в каком-то смысле повезло, что либералы за остротой детективного сюжета вначале не разглядели крамольную для них сущность произведения, а затем “не захотели” разглядеть, “не видели”.