Терская коловерть. Книга третья.
Шрифт:
— А чего я позабыл? — вздернул курносый нос Недомерок.
— Да насчет глистов.
— Каких еще глистов?
— А таких, што в нутре живут, готовыми соками питаются. Паразиты навроде тебя и Евлампия Ежова.
Недомерок даже на ноги вскочил.
— Ты что меня с Ежовым равняешь? — крикнул он, хватаясь за воображаемый кинжал.
Но вспыхнуть скандалу на этот раз было не суждено: из сгущающихся сумерек к костру подкатила тачанка, и с ее передка соскочил на землю Зыкин, среднего роста и таких же лет казак с прямым носом на худощавом лице и выпущенным из–под кубанки
— Неначе наказной атаман! — удивился Денис, моргая вытаращенными подснежниками. — С какого пятерика ты так вырядился?
— А с такого, Денис Платоныч, — подошел вслед за ездовым к костру председатель коммуны Тихон Евсеевич, — что вышло постановление от правительства разрешить вновь казакам носить ихнюю форму.
— Да ну–у! Стало быть, энто взаправду, Тихон Евсеич? — заволновались казаки.
— Не сойти мне с этого места. Своими глазами читал бумагу. И станицы снова будут называться станицами, а не селами, и стансоветы. В Стодеревской на Духов день скачки назначены в честь юбилея.
— Какого ишо юбилея? — вытаращились казаки.
— Юбилей — это дата, — пояснил Тихон Евсеевич, и сам рассеялся своему объяснению. — Ну это… праздник, что ли, в честь памятного события. В нынешнем году исполняется сто двадцать пять лет со дня основания станицы. Вот по этому случаю и будут проводиться скачки.
— Как раньше?
— Как раньше.
— А нашим коммунарским можно? — спросил Осип Боярцев.
— А почему ж нельзя: садись на Зибру — и в добрый час.
— Сядешь на нее, черта, она ить злющая, как тигра. Да и кабаржина у нее, что тая пила: покель добегишь до Стодеревов, распилит надвое вместе с седлом.
— Ну, это ты зря. Кобыла добрая, в беге строевому коню не уступит. Но не это главное… — Председатель помолчал, обводя лица собеседников интригующим взглядом. — Главное в том, что с сегодняшнего дня наша коммуна, товарищи, уже не является отделением степновской коммуны, а будет самостоятельной единицей. К тому же я привез из Степного столяров–плотников. Эй, Зыкин! — обернулся он к ездовому, — веди сюда мастеров да про бочонок не забудь, специально прихватил в Прасковее для такого торжественного случая.
К костру подошли коммунар Зыкин с бочонком под мышкой и двое незнакомцев, один из которых был худ и высок, а другой наоборот толст и низок. Один одет в английскую зеленую шинель, другой — во французский красный френч. Один — русский, другой — украинец, а оба они — сразу видать — иногородние, хохлы, одним словом. Казбек вгляделся в их лица: где и когда он их видел? Уж больно знакомая усмешка у худого на его тонких язвительных губах.
— Подвинься, брат Клева, — проворчал он глухим голосом, поздоровавшись с обществом
— Плетешь ты, Серега, незнамо що, — поморщился брат Клева. — И що ты прицепывся до мэни с тою Оксаной, як репей да собачьего хвоста. Мабудь, у мэнэ е своя ридна жинка.
И сразу Казбек вспомнил затерянный в бурунной степи хутор тавричанина Холода и «белую» кухню с черным столом, за которым сидят чабаны и пришлые столяры. Он еле удержался от соблазна подойти к ним, а вернее, ему помешала сделать это Софья–повариха, поставившая перед ним огромную миску с дымящимся кулешом.
— Вот я и говорю, — продолжал ворчать Сухим, — дома у тебя родная жена, а ты все время заглядываешься на двоюродных кухарок. Вон и на тутошнюю бельмы пялишь…
Казбек видел, как у Клевы задрожали губы. Он хотел что–то возразить Сухину, но в это время председатель поднял у него над головой наполненный вином рог и стал говорить тост:
— Друзья мои! Дорогие товарищи и братья! Я поднимаю этот рог с вином за нашу Советскую власть и за светлое будущее, к которому она нас ведет.
— Не ведет, а прямо за роги тянет, — вставил заметно оживившийся при винном запахе Недомерок. — Как тех быков в борозде: они, стало быть, плуг волокут, а их самих — за налыгач к светлому будущему.
Над костром вместе с искрами взвихрился смех, а Тихон Евсеевич беззлобно погрозил Недомерку кулаком.
— Да, тяжело нам, скрывать нечего, — погасил он под усами невольную усмешку, — хоть нас никто за налыгач и не тянет — сами впряглись. Но тяжело нам, братцы, будет только до той поры, покуда не придет к нам трактор. Эх, и заживем мы с вами, товарищи, так, как дедам нашим и во сне не снилось, царство им небесное.
— Ежли нам к тому времю бандиты не наведут рептух, — вставил в речь председателя реплику Боярцев Осип. — Говорят, в Луковском лесу целый отряд сорганизовался.
— Не отряд, а шайка, — поправил Осипа Тихон Евсеевич, — которую не нынче завтра ОГПУ ликвидирует.
— Покель он их ликвидирует, они сами кой–кого ликвидируют. Там у них за главного Васька Котов — лихой атаманец, я с ним действительную служил. Ему человека убить, что козявку растоптать, — не унимался Осип.
— Руки коротки. Я тоже знаю Котова: храбр только до тех пор, пока сила на его стороне. Но ты прав: надо усилить бдительность. По ночам утроить охрану. На паром вместо Пелагеи назначить казака, заодно будет помогать деду Хархалю охранять мельницу.
— А Пелагею куда?
— Гм… на полевые работы. Можно так же кладовщиком на время — она женщина грамотная.
— Кладовщиком лучше Ефима Дорожкина, — вставил Денис. — Он каптенармусом служил при старом режиме. Просился давче сменить должность.
— А коней кто будет правдать?
— Поставим другого. Герасима, к примеру.
— Ну, делай как знаешь, — согласился председатель со своим помощником. — О чем я давеча говорил?
— О царствии небесном, — засмеялся Недомерок.
— А–а… — улыбнулся и Тихон Евсеевич и продолжил речь: