Терская коловерть. Книга третья.
Шрифт:
— Котов говорит, к Покрову, а могет дело, и раньше.
Глухо рокотала вода под днищем парома. Все дальше отступал в синеватую мглу правый с чеченским аулом на яру берег, все яснее проступал из такой же синей мглы левый берег с байдачной мельницей у речного поворота и коммунарским общежитием на глинистой круче.
Открывала калитку ночному гостю старая Срафин. Увидев перед собой сына, она зашаталась и обессиленно упала ему на грудь:
— О ангел мужчин, ты услышал мою молитву! Ты привел ко мне моего сына!
Никогда еще так
Старый Тимош вел себя сдержаннее. Не в обычае знающих себе цену мужчин давать волю своим чувствам. Но и он не выдержал, прижал сына к груди, незаметным движением пальца смахнул с ресниц вскипевшую слезу: проклятая старость, она незаметно превращает мужчину в слезливую бабу. Отец совсем облысел и обрюзг, а большие, как лопухи, уши еще заметнее оттопырились.
— Знаешь ли ты, что наш кровник Данел стал самым важным лицом в хуторе? — сообщил он сыну самое что ни на есть наболевшее на сердце. — Он председатель Пиевского сельсовета и носит при себе собственную печать.
— Может, мне поступить к нему писарем? — усмехнулся Микал, вспомнив свой разговор с председателем аульского совета.
— Чем прикидываться дураком, лучше прикинуться умным, — рассердился отец.
— Я пошутил, баба.
— В шутку порой глаз выкалывают. Если Данел узнает, что ты домой заявился, он с тобой так пошутит, что долго потом смеяться не захочется. Или ты не знаешь, что у него старший зять в ГПУ самый главный начальник? Воллахи! — Тимош задрал руки кверху, — правду говорят русские: «Из грязи — в князи». Такой стал важный этот старый ишак Данел.
— Да ведь он и в самом деле князь, — снова усмехнулся Микал. — Его прадед был ингушским беком.
— Э… какие там князья, — скривился Тимош. — У твоего Данела только и княжеского, что спесь да гонор. Оборванец. Добрался до власти — теперь всех порядочных людей готов затолкнуть в козлиный рог: у меня зерно забрал, у Каргинова Аксана забрал, у Хабалова Мырзага тоже. Даже дочери своей не пожалел — выгреб из ямы пшеницу со своими чертовыми райхлебовцами, чтоб у них выгребли из животов их собственные кишки.
— Какой дочери? — спросил Микал как можно равнодушнее, а сердце у него забилось — не унять.
— Млау.
— Она вышла замуж? — вырвалось у Микала.
— Клянусь богом, что же в этом удивительного? — оторопело взглянул на него отец. — Было бы странно, если бы она до сих пор сидела в отцовском хадзаре.
— За кого же она вышла?
— За Баскаева Бето.
— За Бето?! — снова не удержался от возгласа Микал. — За сопливого Бето? Этого перекошенного верблюда?
— У этого сопливого дом под черепицей и в кошельке червонцы водятся…
О чем дальше говорил отец, Микал плохо слышал, одна лишь мысль всецело завладела им: Млау замужем! Красавица Млау, черноглазая, белозубая, с ямочками на щеках. Как же он
— Ах, дурак! — Микал так сжал оправленный в серебро рог, что он едва не треснул.
— Что?! — воззрился на него отец и сжал в свою очередь палку с изображением бараньей головы на рукояти. — Как смеешь ты, мальчишка, обзывать дураком своего родного дядю?
Тут только дошло до Микала, что отец продолжает рассказывать ему про обиды, нанесенные новой властью близким и родственникам.
— Я не посмотрю, что ты Георгиевский кавалер, обломаю о твои бока палку, — замахнулся старый Хестанов полированным костылем.
— Прости, баба, — нагнул голову Георгиевский кавалер, — я ее хотел обидеть дядю. Дядя умный, это я — дурак.
— Почему же ты дурак? — уставился на сына отец.
— Потому, что пытался остановить колесо времени. Пусть мать испечет мне чурек в дорогу, завтра ночью я уеду отсюда.
Но Микал не уехал на следующую ночь, хотя мать, обливаясь слезами, и приготовила ему в дорогу все необходимое. Сидя утром у окна и наблюдая в щель между занавесками за жизнью родного хутора, он увидел идущую к колодцу Млау. Кровь ударила ему в виски при виде ее затянутой в светлое платье фигуры. С трудом удержал себя, чтобы не выскочить на улицу и не перегородить ей дорогу к колодцу. Пока она опускала внутрь колодца тяжелую бадью, Микал следил за каждым ее движением с жадностью кота, заметившего приземлившуюся возле лужи ласточку. Но вот Млау набрала воды в ведра и, поддев их коромыслом, легко отправилась в обратный путь. Встречный ветерок прижимал платье к ее ногам, и от этого они казались стройней, чем у мраморной статуи, которую он видел однажды в каком–то городском парке. Он даже застонал от досады, когда Млау исчезла за воротами своего дома.
— Мама, — обернул к матери побледневшее лицо, — а когда Данел выдал замуж свою младшую дочь?
Мать внимательно посмотрела на сына. Какой он у нее сильный и красивый, несмотря на то, что заметно поредели на голове волосы, а под глазами пролегли сеточки морщин. Давно бы уже надо ему жениться и порадовать старую мать внуками, а он все в холостяках ходит. Ох–хай! Проклятая война: из–за нее все…
— Да тогда же, в двадцатом году, когда красные пришли. Десять баранов взял за дочь и денег триста рублей — как за княжну, — Срафин поджала поблекшие губы. — Только зять неказист. Не такого бы надо этой княжне узденя…
— Счастлива она с ним?
— Ох–хай, доля наша женская. Какое же счастье с таким мужем, — вздохнула мать и собрала морщины вокруг своих и без того проваленных глаз. — А почему о ней спрашиваешь, ма хур?
— Просто так, мама…
Мать еще раз кинула на сына пытливый взгляд и, вздохнув, вышла из хадзара. Микал остался один со своими взбудораженными мыслями. Что делать? Уехать, не поговорив с той, ради которой, собственно, и стремился все эти годы в родной хутор? Зачем же тогда рисковал, пробираясь сюда? Чтобы отца–мать повидать да золото забрать из тайника?