Терская коловерть. Книга третья.
Шрифт:
— Что же мне делать? — заломила руки несчастная женщина. — Неужели у меня никогда не будет детей?
— Почему же не будет, — Мишурат зыркнула на нее своими лягушачьими глазищами. — Печень ведь не говорит, что ты тоже бесплодна. Найдется добрый молодец, и будет у тебя семь сыновей и одна дочь, а если хочешь и больше.
— О, что ты говоришь? Какой молодец? Какие сыновья? — вскричала Млау, покраснев до слез от недвусмысленных речей старой сводницы. — Я лучше принесу тебе еще одну индюшку и ты попросишь святого Уацилла…
— Тут нужна не индюшка, а индюк, — ухмыльнулась знахарка. — Не будем, зерно души моей, толочь воду в ступе. Я знаю, как помочь твоему горю… —
Млау слушала, полыхая стыдливым румянцем, и перед опущенными глазами ее стоял стройный сотник с целой выставкой Георгиевских крестов на широкой груди и с черными, как смоль, усами на узком, с раздвоенным подбородком лице. Как он взглянул на нее тогда своими бешеными глазами, когда целился в отца из нагана. Ей бы возненавидеть его в те страшные минуты до конца своей жизни, а она всю ночь проворочалась на нарах, не в силах заснуть не только от волнения за судьбу арестованного отца, сколько от сознания бездонной пропасти, пролегшей между двумя семействами после попытки Микала выкрасть ее старшую сестру Сона много лет назад. Ох, как ей нравится этот красивый офицер! Помнится, на игрище возле дома бабки Бабаевой, на праздник Реком, не удержалась, вышла в круг плясать с ним лезгинку, а когда возвратилась домой, мать оттаскала ее за косы и обозвала распутной девкой, хотя в этот день нельзя никого обижать, даже змею осетины не трогают.
— …А сколько у него золота и драгоценных камней, — продолжала напевать в ухо старая сирена. — 3а такое богатство можно купить в жены царскую дочку. Но он знай твердит: «Люблю ее больше всего на свете». Я старая, и то за такие слова на край света убежала бы за любимым мужчиной.
— Грех это, нана, — прошептала Млау. — Бог накажет.
— Гм, брезгливо скривила губы сводница. — Он тебя и так уже наказал… сопливым мужем. Не упускай своего счастья, доченька. Как ночь настанет, надень что потемней и иди к нему.
— Куда? — едва шевельнула пересохшими губами Млау.
— В степь, куда ж еще… к Святому кургану, — поспешила добавить колдунья и поднялась с нар. — Просо потолчешь завтра, провеешь и занесешь мне вместе с индюком. А сыр давай сюда, я его сама отнесу.
— Сейчас, — Млау захлопотала вокруг уходящей гостьи. «В голове мозги должны быть, а круглой и тыква бывает», — самодовольно усмехнулась старая ведьма, прикидывая на ходу, какую еще выгоду можно извлечь из этой любовной истории. Не зайти ли по пути к Андиевым?
Хороша моздокская степь майским днем, когда она, молодая и цветущая, улыбается сияющему в миллиард свечей солнцу, вслушиваясь в поднебесные трели жаворонков. Но хороша она и майской ночью, осиянная лунным светом и погруженная в дрему монотонным турчанием сверчков и кузнечиков. Таинственная даль, растворяющаяся в голубом сумраке! Благоухающий воздух, впитавший в себя за день запахи цветов и трав! Чудный свет, льющийся на землю сквозь звездное решето неба и превращающий буераки в сказочных драконов, а кусты татарника — в колдунов.
«О ангел мужчин! не дай меня в обиду злым духам», — шептала Млау, путаясь чувяками в траве и стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не увидеть кого–нибудь страшного. Хотя самое страшное — там, впереди, возле Святого кургана, лежащего посреди степи огромным уалибахом. Там — чужой мужчина, к которому она бежит в ночи, как самая последняя потаскушка. Боже великий! Сделай так, чтобы его там не оказалось.
Чем ближе к кургану, тем тяжелее становятся ноги. Нет, нельзя ей туда, ведь она замужняя женщина. Разве она совсем
Выплакавшись, поднялась, вышла в сенцы, чтобы запереть на засов дверь, и отшатнулась в страхе: на пороге в свете луны стоял Микал, высокий, широкоплечий, в серой черкеске, подпоясанной наборным поясом с большим чеченским кинжалом в серебряных ножнах.
— Родинка моя [8] ! — шепнул он, протягивая к ней руки.
Млау задрожала всем телом, поднесла ко рту ладони, чтобы не вскрикнуть.
— Ты сейчас, мой бог, смилуйся же надо мной! — прошептала она ответно сквозь пальцы и уронила голову на блестящие газыри. Микал обнял любимую, отыскал губами под трепетными пальцами ее горячие губы. Потом подхватил ее на руки и понес в хадзар. «Усы у него пахнут табаком и руки такие горячие!» — улыбнулась она в темноте, обнимая упругую шею.
8
Родинка и есть Млау, по–осетински.
— Где ты так долго был, наш мужчина? — спросила она, когда первые восторги любви поутихли и Микал наконец выпустил ее из объятий.
Где он был? Микал, положив под голову руки, уставился на заглядывающую в окошко луну: вот она, должно быть, видела, по каким дорогам носила его судьба, когда после разгрома бичераховской армии красными пробивался он в волчью стаю генерала Шкуро, чтобы бить «краснопузую сволочь» сперва на Кубани, потом на Дону и Украине, идя «славным путем к сердцу России», как писалось тогда в сводках Освага, и получил под Орлом такую головомойку, от которой многие из его соратников не досчитались и самих голов. «Наступали на танках — удирали на санках», — горько острили добровольцы–деникинцы в свой адрес, отступая в панике под ударами Красной Армии к побережью Черного моря…
Многое бы мог вспомнить Микал, но он лишь сказал своей возлюбленной, что очень тосковал все эти годы по родному хутору и больше всего — по ней, Млау. Недаром сказано, девичьи губы — петля и пуговка.
— А как же ты будешь жить в хуторе? — спросила Млау, перебирая пальцами жесткие Микаловы волосы. — Нельзя же всю жизнь просидеть в сакле. Может быть, мне съездить в Моздок к зятю Степану, попросить…
Как ужаленный отпрянул от любимой Микал.
— Никогда не упоминай при мне это ненавистное имя! — едва не закричал он, сверкая глазами, как тогда, когда целился из нагана в ее отца. Но тут же опомнился, снова прильнул к Млау и заговорил срывающимся от волнения голосом: — Наши долги с ним еще не сочтены, и не тебе быть посредницей при наших счетах. Клянусь луной, я еще попробую его крови…
— Какие страшные слова ты говоришь, — нахмурилась Млау. — Ведь он муж моей сестры. Лучше бы вам помириться…
— Нет! — снова повысил голос Микал.
— Послушай, светоч души моей, — умоляюще сложила на груди руки Млау. — Он начальник ГПУ. Узнает, что ты здесь, и посадит тебя в тюрьму. Разве ты хочешь этого?
— Ха! — усмехнулся Микал. — Для Дзылла долю Дзылла, для Млиты — долю Млиты. Думай о сегодняшнем дне, что будет завтра и нарт Сырдон не знал. Слушай меня, женщина: в ночь после Рекома мы с тобой уедем из хутора.