Терская коловерть. Книга третья.
Шрифт:
В правлении, куда он пришел в назначенное время, народу было уже полно. Старики «гутарили» о своих хозяйственных делах. Казаки помоложе забрались в тюгулевку и, покуривая украдкой, чтоб не видели отцы, рассказывали друг другу скабрезные истории. Около них крутились десятники — безусые казачата, подбирая окурки и набираясь ума–разума у старших братьев, служивых казаков.
Вот атаман занял свое место за столом. Разговоры затихли.
— Господа старики! — обратился атаман к старейшинам станицы, — получил нонче приказ из Отдела. В ем говорится: выделить пять семей молодых казаков с Наурской на поселение новостроящей станицы. Место ей отведено на левом
В правлении — ни звука: желающих не нашлось.
— Ежли нет, — продолжал атаман, — то будем бросать жребия. Кому попадет жребий, тот и поедеть. Так, старики: будем брать казаков второго полка. Напоминаю: неженатые казаки льготами пользоваться не будуть — считается как семья. Давай готовь жеребья, — повернулся атаман к сидящему сбоку писарю.
Тот нарезал ножницами по количеству подлежащих жеребьевке семей бумажки и, свернув их трубочками, высыпал в шкатулку. Казаки заерзали на скамьях — поди угадай, в какой из этих трубочек притаилось страшное слово.
Писарь стал выкрикивать по списку фамилии участников жеребьевки. Казаки подходили к столу, перекрестясь, запускали в шкатулку руку и, развернув бумажку, облегченно вздыхали — пронесло!
Подошла очередь и Семена Елисеевича. С бьющимся сердцем вытащил жребий, развернул и уронил на пол — на бумажке четким писарским почерком было написано «Переселить». Писарь занес в протокол схода первую кандидатуру.
Вторым попал в этот «черный» список Ефим Луганский, третьим — Иван Неткачев, четвертым — Никанор Дорожкин. Последний, пятый, жребий достался бедному казаку сироте Матвею Невдашову, которому и справу–то на службу сделало общество за станичные деньги. Атаман тут же на сходе предложил в порыве великодушия: денег с Матвея в счет погашения долга не взыскивать, отнести весь долг на станичную кассу.
Расстроенный возвратился Семен Елисеевич домой: шутка ли, отделить и отправить бог знает куда единственного сына.
Увидев на глазах родителя слезы, сын спросил:
— Что достал, папаша?
— Достал, Вася, со дна котла гущи, будь она неладна, подвернулась под руку, сатана, — махнул в отчаянье рукой старший Калашников.
— Не горюй, папаша, — ободрил старого казака молодой. — Чему быть, тому не миновать, — в душе Василь не очень–то переживал и даже — чего греха таить — радовался предстоящему разделу. Шут с ним с этим переселением, какая разница, где жить казаку, зато он приедет туда хозяином.
Зимний мясоед в том году прошел быстро — не успели и к мясу привыкнуть. Проскочила и Масленая с ее блинами. После Прощенова дня настал Великий пост. Отговелись молодые на первой неделе и стали собираться в путь. Отец выделил им пару быков–пятилеток, две коровы, два десятка овец, а так же гусей, кур, повозку кое–какой посуды, вилы, грабли, мотыги и казгыри–лопаты — все понадобится в хозяйстве казаку–крестьянину.
На третьей неделе поста, во второй половине марта вся станица провожала обоз переселенцев. С молебном и чихирем, но без песен и плясок — грешно веселиться в пост да и какое веселье при разлуке. За день обоз не дотянул до места, и пришлось ночевать в степи под охраной казачьего разъезда. Только к полудню следующего дня переселенцы дотащились к месту своей дальнейшей жизни. Там уже горбились кое–где землянки, шуршали сухими листьями шалаши, вились в синее весеннее небо дымы костров. Слышался визг пил, тюканье топоров, плач детей и рев скотины. Оказывается, сюда уже прибыли казаки из Гребенской, Червленой, Шелковской
Самым оживленным местом в строящейся станице была возвышенность, расплывшаяся неподошедшим пирогом с севера на юг до самого Терека и делящая станицу как бы на две половины. Здесь кипела работа с утра до ночи. Присланные под охраной казаков из Моздока рабочие–мастеровые рубили дубы и строили церковь, правление и дом для священника.
Переселенцы прибывали каждый день. Были среди них украинцы, белорусы, воронежские «кацапы» и русаки–волжаки. Всех их объединяла одна судьба — чужбина. Наурцы смотрели на иногородних с нескрываемым презрением: мужичье косопузое, хохлы непутящие.
К началу апреля все переселенцы были на месте. Всего набралось триста дворов. Из Моздокского отдела приехало начальство: офицеры и гражданские чиновники. В парадной форме прибыла к месту торжества казачья сотня Кизляро–Гребенского полка с оркестром.
Сход состоялся на площади возле строящейся церкви. Атаман Отдела прочитал указ государя Александра Первого о великой миссии в деле охраны и защиты русского государства верных царских слуг — терских казаков и предложил дать название станице. Было выдвинуто два названия. Первое внес благочинный Моздокского отдела: назвать станицу по престолу церкви — Троицкой. Второе название подсказали изыскатели: ровно сто деревьев росло на этом месте, так пусть же и называется станица — Стодеревской.
На том же сходе был выбран атаман станицы — вахмистр из Наурской Василь Калашников. Выбирали по принципу: кто чином важней, тот и умней. Прибывшие из России в счет и вовсе не брались: какой может быть атаман из лапотника?
И началась новая жизнь. Поначалу трудная, неустроенная, а все равно интересная. Пообстроились на новом месте, перезнакомились. Так же, как и раньше в родных станицах, стали провожать казаков на службу в «закавказ», так же встречались ребята с девчатами на вечеринках и ночовках, так же играли свадьбы. И только названия улиц напоминали о первоначальной отчужденности жителей станицы: восточная сторона — Джибов край, западный — Хохлачи. На Джибовом краю пляшут «Наурскую» и «шамиля», на Хохлачах — «гопак» и «барыню».
Жизнь торжествует, а смерть тоже не дремлет. На станичных улицах грибами–дождевиками растут хаты, а на глинистом взлобке, что возвышается с северной стороны станицы — могильные кресты: то дитя помрет от лихой «болести», то убитого казака принесут на косматой бурке со сторожевого поста. Вон сколько их уже повырастало, крестов этих…
Кондрат замолчал, невольно вздохнул при виде кладбищенской ограды, мимо которой уже стучала колесами въезжающая в станицу тачанка. Как быстро летит время! Давно ли жил на свете его прадед Василь Семенович, первый атаман станицы Стодеревской, о котором так много ему рассказывал отец, а уже над его могилой и креста не осталось — трухой рассыпался. Зато сколько других появилось, есть даже железные.
— Трофим, — обратился он к сыну, отгоняя от себя видения прошлого, — что ж ты, чадуня, не просишься пересесть на Сардара?
— А мне тут удобней, — пожал плечами сын. — Если хочешь, я пересяду.
— Ты погляди на него, — всплеснул руками отец, поворачиваясь к матери. — Он пересядет… Сделай одолженьице, сынок, пересядь за ради Христа. Эх, Параська! — вздохнул он горестно, — должно, девку ты рожать целила, да чуток промахнулась. Для него, я гляжу, что конь, что колода. И в кого он такой уродился?