«The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Шрифт:
Каждая тема неизменно превращалась в разговор с самим собой всех присутствующих. Парни и девушки, студенты других групп и факультетов, часто приходили послушать «необычного» преподавателя и всякий раз примеряли на себя его мысли, задавали себе вопросы, которые тот озвучивал, и которые говорили в нем, внутри привычного всем костюма. Но это не был, в те минуты, Андрей Андреевич, шагающий по коридору с улыбкой, приветственно кивая головой, или рассеянно, не здороваясь ни с кем. Наступало время говорить другому человеку. А оно учило, что «человеком» становятся не навсегда. Учило невозможности существования такого состояния в непрерывной форме. И тогда происходило удивительное превращение: «футболы» и кандидатские, грубость или ложь становились не просто «нужными»,
Но постоянно слушатели задавали себе вопрос, который сегодня напрямую и коснулся темы: «Почему он говорит в «себя», отстраненно?» Не о себе ли рассказывает уже больше получаса? Не он ли и есть один из персонажей, о которых ведет речь? А значит, Андрей Андреевич, уважаемый и любимый ими, такой же лицемер, лгун и может оскорбить. И только старается не делать этого. Мысль уравнивала возраст и молодость, опыт и дерзость, принималась без колебаний и укрепляла доброту отношений. Как когда-то генерала и солдат. Только в нашем случае – молодого генерала и совсем юных солдат, дорогой читатель.
Впрочем, возвращался «оттуда» их любимец тоже легко.
– Скажите, Андрей Андреевич, – парень из третьего ряда поднял руку, нарушая тишину, – вы вот о славе говорили. О примазавшихся. Ну, что они к литературе, искусству никакого отношения не имеют. А корни явления… вы не закончили… где они? У человека? У общества? Откуда?
– Ну, во-первых, это технология не литературная, а политическая, – преподаватель отбросил волосы назад. Он снова был здесь. – И возникла с признанием кого-то из племени первым. То есть признанием власти! Так что власть и слава – две сестры, и в этом легко убедиться – следствие обстоятельств, а не прихоть человека. В их получении «тогда» не было зла. Другое дело, для чего даны ему такие обстоятельства? Ведь кто-то их определил? Надеюсь, понимаете, что не природа сама по себе? Так вот… здесь можно предположить, что слава, власть, успех – даны человеку как объекты борьбы с негативными последствиями их обладания. Самим обладанием! Запомните! Негатив – в нем! Позитив – в борьбе с ним! А не в существовании власти. И воля дана нам как инструмент такой борьбы. Борьбы за улучшения невидимой части себя. Но часть эта была невидима до появления веры, которая принесла определения добру и злу. То есть закон. До того злоупотребления властью не были преступлением. Ибо преступление – это «переступление», шаг через закон – некие нравственные постулаты. Христиане называют их заповедями, но такой свод можно было назвать как угодно.
– А почему вы считаете, что определение добру и злу принесла вера? – раздался снова тот же голос. – Разве до этого человек не испытывал радости, скажем, от рождения ребенка и боли, от смерти других близких? Или когда отнимали кусок мяса, разве он не понимал, что это плохо? А если давали – хорошо? Рождалась благодарность – то же ведь добро.
– А вы считаете давать кусок мяса – хорошо? В любом случае?
– Конечно. Получать необходимое…
– Тогда вы затронули интереснейший вопрос. Значит, два куска – удвоенное добро, следуя логике?
– Ну, пожалуй, большее…
– Тогда пятый кусок, шестая пара обуви и седьмое платье сделают чудо? Ваше понимание добра утроится, учетверится? И вы станете его олицетворением… с получением всего этого?
– Ну… – студент смутился, – наверное, не совсем так… какая-то закавыка в этом есть…
– Закавыка в вас. Не вам оно добавляется, а тому, кто дает. И не просто дает – в этом случае ничего не меняется, а делится. По крайней мере, должно добавляться, по вашей логике. Однако можно отдавать и чужое, присвоенное, или просто чего много. Но много – тоже и всегда – присвоенное. Ведь и племя, при удачной охоте, делило мясо не поровну, а по чину. Значит, кто-то уже тогда присваивал чужое. Чуть-чуть брал больше. А потом и на охоту уже не ходил – других посылал. Но мясо получал по-прежнему больше и уже намного. За тот излишек нанимал людей, которые заставляли других работать и делиться уже не только мясом, но и зерном, одеждой.
– Ну, когда слишком много… вызывает неприязнь.
– Да зависть! Говори прямо! Чего ж непонятного?! – раздались голоса.
Андрей удовлетворенно улыбнулся.
– Давайте забудем слово «зависть» и остановимся на «неприязни». В конце концов, многие не ведутся на завистливость. Согласитесь, не все среди нас такие уж «каки».
Студенты зашумели, настроение снова у всех поднялось.
– Так вот неприязнь рождает то самое чувство, которое испытывал первый обделенный мясом. Отняли, украли. И это воспоминание о краденом вначале, которое дремало и вдруг проснулось, – он и назовет несправедливостью. А присвоивший – заработанным. Вся остальная история мира – это отстаивание каждым своей точки зрения. Драка.
Он снова помолчал.
– Что до веры… которая и принесла определение «добру»… вот «не убий»…
Зал насторожился.
– Многие века дохристианской истории люди убивали себе подобных, считая это добром. Путали. У древних Кельтов вместе с умершим хозяином сжигали и его домочадцев. Германцы убивали сородичей ради лучшего урожая или победы в бою. И даже римляне времен республики занимались этим… уж не говорю об индейских культурах Америки. И только заповеди определили границу, переступать которую запретно. Так появилось определение добру и злу, а принесла его – вера. Как видите, совсем недавно. Но все думают, что так было всегда.
– Так до сих пор бомбят, для смены режимов! Убивают ведь!
– Язычество чистой воды. Да что там, скотоподобие. Убивать одних, ради «добра» другим. Опять ради «лучшего» урожая. Снова начали путать. А решения принимают седые динозавры. Как и у костра, положим, в Финикии, пару тысяч лет назад. Только в костюмах и бабочках… но непременно рядом с огнем! Чужим, нечеловеческим, холодным.
– И в цилиндрах! – крикнул кто-то.
Лектор вздрогнул.
– То есть мир строился на краже? И не только мяса, но и жизней?
– Всякая собственность есть кража, – вспомнив слова Крамаренко, ответил Андрей. – Идей, лозунгов и приемов.
– Ну, уж всякая? – девушка с первого ряда улыбнулась. – Вот квартира у моих родителей – тоже, что ли?
– Конечно. Кража у тех, у кого ее нет. Вы не можете увидеть этого, не проследив всю цепочку от начала. Хотя бы в воображении. Квартира – это результат миллиона обменов первого куска мяса на последующие блага. Но первый – обязательно краденный! А отнятый – тот, что был лишним, пошел на прирост богатства и завершился, в вашем случае, квартирой.
– И что же, нам отдать ее?
– Такое может совершить лишь человек, – лектор виновато вздохнул и тоже улыбнулся. – И такой финал один из двух… всего-то. Второй – самоубийство.
– А мы не люди, получается?! – выкрикнул кто-то.
– Увы! – Андрей развел руками. – Мы существа, которые делятся на тех, кто стремится стать таковыми, и тех, кто продолжает красть, не задумываясь. Заменяя страсть к героину на страсть к накопительству. Обман на сознательную смерть. Один суррогат на другой. Развиваются! Тяжелейший труд, замечу. Но в обоих случаях – жертва сам. Иногда заблуждаясь, будто польза людям не последнее в его рассуждениях. Тратить свое время на поиск «оправдания» несправедливости вокруг, то есть для процесса кражи – обязательный ритуал. Так что труд действительно тяжелый, в поту, без преувеличения. Потому и путают с заработком. Но корысть неизмеримо важнее самых благородных мыслей. Не маячь впереди еще больший кусок мяса, гораздо больше необходимого, мыслям о людях не было бы места. Место и время! Помните? А уж если впереди огромный! Вот что прячет «существо» и прежде всего от себя. Великую, всепожирающую тайну обогащения! И каждый сознает.