The Мечты. О любви
Шрифт:
И среди этого коротким звуковым сигналом тренькнул телефон.
Какие после этого таблетки?
После этого она сунулась в список контактов. Нашла добытый сегодня номер предполагаемого отца ее ребенка. Хотя какого, к черту, предполагаемого теперь? И решительно нажала на кнопку вызова.
Пара гудков, и в трубке раздался спокойный голос Богдана:
— Шустро ты.
— Видел? — нервно спросила Юля.
— Видел.
Одно слово, от которого в висках долбануло еще сильнее.
— Я не знаю, что сказать, — промямлила она. — Поздравлять тебя с отцовством, наверное,
— А что, по-твоему, не глупо? — устало поинтересовался Богдан.
Юлька нервно хохотнула. Чуть слышно, но он различил. Не видел только, как она прижала ладонь ко лбу, лихорадочно соображая, как оправдываться. И есть ли достаточное оправдание.
— Понятия не имею. И стоило тут столько времени изображать — я не такая, я жду трамвая…
— Нифига ты не ждешь… И уж точно не трамвай.
— Я не знаю, как буду это расхлебывать.
— Как обычно, — хмыкнул Моджеевский, — сунув голову в песок.
— Я не… — Юля запнулась. Привычное намерение немедленно оспорить его слова куда-то делось само по себе. Потому что прав. Она тяжело выдохнула и медленно проговорила: — Ладно. Я устала. И мне еще Андрея укладывать.
— Ну, спокойной ночи, — попрощался Богдан.
— Спокойной, — отозвалась она и отключилась, не позволяя себе сказать что-то еще, хотя очень хотелось. Но что ни скажи — всего так мало и все так нелепо.
И все перевернулось с ног на голову. Абсолютно все. Включая незыблемую уверенность в том, что она делала все, что могла, и что это было правильно. Ошибками оказались совсем другие вещи. И даже земля изменила ей, уходя из-под ног, когда она поднялась из старенького потертого кресла в комнате, которую определила своей.
Мигрень ее добила. Пришлось лечь. И долго-долго смотреть на изрядно потрепанные и увядшие цветы в старенькой вазе, найденной в допотопном серванте. Странно это — оказаться один на один с собой, когда больше всего, выходит, боишься именно этого — быть одной. Сейчас даже смешно вспоминать, как она воевала за то, чтобы Богдан оставил ее в покое, за то, что ей нужно время, за то, что она хочет разобраться в себе.
Разобралась.
Снова негромко рассмеялась и вдруг подумала, как по-идиотски, должно быть, выглядит в Бодькиных глазах. Ведь до сих пор еще до конца не осознала. И неизвестно, когда осознает. У них общий сын. Андрей — их общий сын. Подумать только, господи!
Интересно, он сам-то хоть понимает или все еще далек от того, чтобы охватить то большое, просто огромное, что из себя представляет новый фрагмент этого мира, открывающий его совсем с новой стороны? Юля и сама не знала, как подступиться. Под каким углом смотреть, с которого можно прикоснуться. У них общий сын. Они оба недооценили того, как может подшутить над ними, заигравшимися, жизнь.
И все же, получив на руки результат, поставивший хоть какую-то окончательную точку, она почувствовала некоторое облегчение. Похрен, что будет завтра. Похрен, что никакую голову ни в какой песок она совать не собирается — та слишком болит, чтобы эдак с ней непочтительно. Похрен даже то, что ее готова или потенциально готова пришибить куча мужиков из ее окружения. У них с Богданом — общий сын!!!
Следующим, что сделала Юлька, это переслала Женьке письмо из клиники с результатами теста и добавила от себя: «Можешь сказать Роману, если Богдан еще не обрадовал».
А потом отрубилась, пока в очередной раз ее не разбудил Андрей, шумно удивлявшийся, как это так — мама заснула раньше, чем уложила его. Пришлось исправляться. Вести себя нормально. Обыкновенно. В то время как хотелось обхватить мелкого обеими руками, прижать к себе и вообще не отпускать никуда и никогда — потому что завтра наступит неизбежно, и ей придется решать, как жить.
«Завтра» настигло ее в действительности уже в тот же вечер. Ожидаемым, но неожиданным. В одиннадцать подбросило на месте. Андрюшка спал у нее под боком — вторую ночь не хотел ложиться отдельно, да она и не смогла сама отлепиться от него. Пока они заново привыкнут, что теперь самостоятельные и совсем в другом месте.
На тумбочке разрывался входящим звонком телефон. Юлька потянулась к нему, чтобы убрать звук, и сдавленно охнула. Этот бесконечный день должен был закончиться именно звонком Ярославцева. Им он и заканчивался.
Потому вылетая из комнаты в коридор, чтобы не разбудить Царевича, Юлька даже не пыталась глубоко дышать — без толку. Она прикрыла дверь и приняла вызов.
— Твою мать, ты где? — раздался из трубки вопль возмущенного супруга.
Перепуганное «у п-папы» чуть не сорвалось с ее губ, когда в черепной коробке, внутри которой все еще болело и пульсировало, прозвучало язвительное Бодино: «Голову в песок». Она прислонилась затылком к двери, прикрыла глаза и строго сказала:
— Не ори! У меня запасной слуховой системы нет. Ты приехал, что ли?
— А ты сама как думаешь? — продолжал разоряться Ярославцев. — Да, я приехал. И бл*! У меня слов нет. Где ты, я тебя спрашиваю! Что вообще это все значит?!
— Если бы ты сообщил мне, что приедешь сегодня, наверное, я предупредила бы тебя, что все это значит, — проговорила Юлька и сама удивилась, как спокойно и отстраненно звучат ее слова. А потом вдруг поняла — а ведь правда. Это и есть то самое, что она никак не могла высказать. Что не получалось сформулировать до самого конца. Дело ведь не только в том, что Богдан всегда здесь, где сердце колотится. Дело в том, что Димы нет вообще нигде. Ни в реале, ни в телефоне, нигде. И уже давно. Вопрос в том, был ли.
— Охренеть! — ошалело выдохнул все еще муж. — То есть это я виноват, что, вернувшись домой к семье, эту самую семью дома и не обнаружил. А не ты, втихаря собравшая шмотки и свалившая неизвестно куда.
— Успокойся! Я у отца! — что ж, почти правда и наверняка должно послужить хорошим сдерживающим фактором. — Говорю сразу, возвращаться не собираюсь. И я не хотела, чтобы ты пустую квартиру обнаружил, а рассчитывала, что ты позвонишь. Ты этого сколько не делал? Недели две? И пятый день ни слова в сообщениях. Я всегда уважала твое право на личное пространство, но о том, что приедешь, мог бы как-то сказать заранее, чтобы не вышло того, что вышло.