The Мечты. О любви
Шрифт:
— У меня молодой развивающийся бизнес!
— Понял, — легко подхватил Моджеевский. — Значит, на ужин я пожарю картошки. Грибов купишь?
— Охотно. Видела тут неподалеку от автобусной остановки новый овощной магазин. Как раз по пути. А что? Шуток про то, что на моих ржавых побрякушках молодой бизнес не построишь, не будет?
— Не будет, но совет дать могу, — продолжал весело трепаться Богдан.
— Типа от старшего товарища? Валяй!
— Со стороны выглядит, что ты устроила не магазин, а музей, — принялся объяснять Моджеевский самым серьезным тоном. — А значит, твой трейд-маркетинг
Слушая его хохот, Юлька подумала, что в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Наполненной счастьем. Переполненной счастьем. И похожей на цветок, который едва выживал в пересохшей почве, и которому наконец дали напиться воды вдоволь. И она тоже тихо рассмеялась, мимо трубки, в шарф, так, чтобы он не слышал, а потом проговорила, подыгрывая ему и надеясь, что смешинки не прорываются:
— У меня слишком специфическая клиентура, чтобы ты в этом что-нибудь понимал! И к каждому клиенту индивидуальный подход!
— Да-да, я заметил! У меня для этого было достаточно времени.
— Ты тогда эти запонки как предлог придумал, чтобы меня побесить. Потому назвать тебя настоящим клиентом — сеять заблуждение… в Машкину голову.
— А ты заблуждаешься, что я намеревался тебя побесить, — хмыкнул Бодя.
— Ну давай, просвети меня, что ты там намеревался?
— Купить себе винтажные запонки. Мечта, между прочим.
— Вот прямо мечта?
— Не веришь?
— Ни капельки. На кой черт тебе это старье?
— Ну я же мажор. Мне положено выпендриваться.
— Карма?
— Одна девчонка велела.
— То есть это девчонка виновата?
— А у тебя все крайности, — проговорил Богдан, и было слышно, что он улыбается. — Никто ни в чем не виноват.
— Но ты же любишь мои крайности, — так же, как он, ответила Юля.
— Очень люблю!
— И я люблю. Все твои мажорские замашки. В конце концов, у девчонки тоже карма, — она помолчала, глядя в небо, сейчас похожее на сизовато-черную золу, еще не совсем ночное, но уже и далекое от сумерек. А потом сказала: — Я за Андреем. Ты еще долго будешь гонять подчиненных?
— Сегодня долго, — вздохнул Моджеевский, — а то расслабились. Давай машину пришлю, погода явно не для прогулок.
— Не надо. Мы прекрасно доберемся автобусом. Тем более, еще грибы купить. Сало, вроде, дома было. Я надеюсь, ты ешь картошку с салом, или тебе твой тренер не велит?
— Юлька! Какой автобус? Не глупи.
— Рейсовый. Последний уходит аж в восемь. Я знаю расписание, мы прекрасно доберемся, — продолжая его разыгрывать, с деланным простодушием излагала Юля.
— Ну ок, — в той ей сказал Богдан, — тогда сейчас приеду.
— А как же твой горе-факапер?
— Еще немножко подышит.
— Я вызову такси, — со смехом сдалась Юлька. — Я и так тебя все время отвлекаю.
— Обещаешь?
— Обещаю. Только и ты обещай, что совсем уж до ночи сидеть там не будешь.
— Не буду.
Юля сделала еще несколько шагов, посопев носом. Из-за поворота показались ворота детского сада. Противный ветер пробирался под куртку, но ей все равно было тепло от незримого присутствия человека,
Но до конца было еще далеко.
Все это даже не приблизилось к фазе террора со стороны средств массовой информации, но дерьмо про них писали каждый день. Инфлюенсеры чертовы, на которых управу найти не получалось, хотя, Юля знала это наверняка, Богдан задействовал те средства противодействия, которыми обладал как частное, но далеко не последнее лицо среди бизнес-элит. Однако это уже вышло из-под контроля. Кто-то умелый вывел это из-под контроля. Кто-то… ей очень хотелось бы ошибаться в том, кто это был. Но не получалось думать как-то иначе.
Юлька тряхнула головой, отгоняя мучительно зудящие, назойливые мысли, и проговорила:
— Я соскучилась.
— Не верю своим ушам, — поддел Богдан.
— Ты не понял. Я за всю жизнь соскучилась. И сегодня с утра — отдельно. Меня добило. Соскучилась.
— Я тоже соскучился, — сказал он. — Со срочным разберусь — и сразу домой. И вы долго не бродите. Холодно.
— Долго не будем, — согласилась Юлька, толкая калитку перед собой. — Я уже пришла. Иди убивай своего придурка.
— Пусть живет. Уволю к черту — и хватит с него.
— Вот это мудро. Все, я перезвоню, — пропыхтела она в трубку и отключилась, торопливо шагая по узенькой дорожке между корпусами садика. Вход для Андрюшкиной группы был с обратной стороны здания, блок — на втором этаже. Вокруг во дворе — легкий галдеж мелюзги, то тут, то там топавшей за ручку с родителями в направлении выхода.
Юлька прошмыгнула в дверь, оказавшись в ярком электрическом свете и среди бледно-зеленых стен, изрисованных героями мультфильмов. Поднялась по лестнице, остановилась на пятачке перед следующей дверью, мимолетно уловила глазом уголок детского творчества со смешными поделками к 8 марта, почему-то представила себе Богдана, склонившегося над столом и клеящего вместе с Андрюхой ярко-розовую бумажную восьмерку. Прыснула себе в кулачок, да так и вошла в гардероб, где располагались многочисленные детские шкафчики.
Поздоровалась с маячившим поблизости папашей, натягивавшим на дщерь свою малолетнюю теплые колготки на ближайшей скамейке. Потом с парочкой мамаш, чьи лица уже запомнила. И сунулась в помещение комнаты, где детишки проводили свой день.
— Здрасьте! — не глядя, механически воспитательнице, в сторону стола у окна. И в галдящую толпу мелюзги: — Андрюшка! Андрюш, домой!
Но никто не отозвался. Юлька нахмурилась, отыскивая сына взглядом и почему-то не находя. Может быть, в туалете? Она покрутила головой, все-таки повернулась к воспитательнице и вопросительно воззрилась на нее. А та растерянно смотрела на непонятно зачем явившуюся мамашу.