The Мечты. О любви
Шрифт:
— Но бабочки же не поют.
— Не поют, — согласился взрослый. — А ты птичек любишь?
— Ага. Которые на море летают.
Судя по всему, Андрей Богданович питал истинное уважение к летучим — от птичек до космических кораблей, что не распространялось на бабочек, наверное, по той причине, что Андрею Богдановичу было совсем мало лет и он к ним еще попросту внимательно не присмотрелся. Зато присматривался к кабине пилота внутри фюзеляжа и думал, что бы еще оттуда отковырять.
За этим занятием и застала их Юля еще через несколько минут, торжественно позвав:
— Ужинать!
И если хорошенько подумать, то вполне закономерным становился вывод,
… однажды все равно вернешься к исходной точке
Тот факт, что земля круглая и однажды все равно вернешься к исходной точке, примерно через неделю обнаружила и Нина Петровна, в тупом онемении глядящая в упор на Арсена Борисовича Коваля, своего гражданского мужа и твердое плечо, на которое женщина ее возраста и статуса может опереться. Ее губы медленно шевелились, когда она снова и снова опускала глаза к снимку одного небезызвестного маленького мальчика в ярко-синей курточке, а потом в очередной раз перечитывала фамилию этого самого мальчика. И сердце замирало в мучительной паузе, затем подпрыгивало под горло и лишь чудом не вылетало из раскрытого рта, когда Нина Петровна пыталась сделать очередной вдох.
Со временем, конечно, тщетность любого представления, адресованного не тому человеку, становится очевидной. Но в тот момент Нина Петровна вряд ли это сознавала. Потому, не без труда оторвавшись от своего бесполезного занятия, она снова взглянула на Арсена и устало проговорила:
— Мне нужен этот ребенок. Сейчас. Здесь.
Коваль, в этот момент заваривающий чай, развернулся к Нине и несколько озадаченно, как для майора, хоть и в отставке, уточнил:
— Что ты имеешь в виду?
— А ты не понимаешь? — она порывисто развернула к нему папку, демонстрируя фотографию. — Погляди на него, Сеня! Какой же это Ярославцев, если… если… если он наш?!
— Чей «наш»? — продолжал тупить Арсен, кинув беглый взгляд на фото, которое он, конечно же, уже видел. Ребенок как ребенок. В меру упитанный и весело улыбающийся.
— Моджеевский! — воинственно заявила Ковалю Нина Петровна. — Он же вылитый Бодечка! Как две капли воды!
На этот раз майор сориентировался быстро. И вовсе не потому, что прозвучала фамилия, которую сама Нина Петровна уж несколько лет как не носила. А потому, что Коваль скорее почувствовал, чем действительно услышал зазвеневшее в женском голосе отчаяние. А в таком настроении экс-Моджеевская могла зарыть обратно Суэцкий канал. Ему ли не знать!
— Даже если ты права, — твердо проговорил он, особенно выделяя слово «если», — то это заботы Богдана и матери этого ребенка.
— Матери? Матери?! — опешила Нина Петровна, бросила папку на стол и замельтешила по кухне. — Матери, которая скрывала от нас нашего же малыша? Записала его на чужого мужика и никому ни слова не сказала? Или это у нее месть такая? Вот же дрянь мелкая! Ее в дверь, а она в окно лезет! И все-таки влезла! И Богдана во все втянула, опутала. Я, дура, понять не могла, как это он снова вляпался! А там ребенок!
В то же время траектория движений Арсена Борисовича была более чем определенной. Кухонный шкаф, буфет, стол.
— У тебя истерика, — отрезал он, когда через двадцать шесть секунд вручил Нине рюмку, из которой пахло отнюдь не валокордином,
Она послушно опрокинула в себя содержимое, как делала это всегда, когда Арсен подсовывал ей лекарства. В прошлом году Нина Петровна угодила в стационар с гипертонической болезнью, и он был рядом. Следил за ее диетой, успокаивал, когда она нервничала, баловал как умел, как вообще приспособлены бывшие майоры. И точно так же вручал ей воду и прописанные таблетки согласно схеме лечения по возвращении домой. Что бы она без него делала, Нина не знала, но вместе с тем ни годы совместной жизни, ни вот такие трогательные моменты, когда Арсен Борисович проявлял себя как редкий мужчина, ни понимание, что вряд ли кто-то когда-то станет любить ее сильнее, так и не вытравили из нее позиционирования самой себя на этой земле как Моджеевской, пусть она и избавилась от пресловутой фамилии уже достаточно давно, чтобы привыкнуть. Проблема была в том, что сделала она это со злости, а не по взвешенному решению.
Просто когда-то, годы прошли с тех пор, в очередной раз напоролась на счастливого Романа с его бухгалтершей и их ребенком посреди ресторана, где сама в это время обедала замечательным жарким из кролика. И чуть не задохнулась от того, каким плотным вокруг нее стал воздух при виде больше уже не ее мужчины с совершенно посторонней женщиной. Глупо и бессмысленно вспыхнула. И с тех пор не притрагивалась к крольчатине — это мясо казалось ей теперь безвкусным.
Сейчас Нина Петровна поморщилась, почувствовав, как, обжигая горло, ударило в нос «лекарство» от Арсена, и выпалила:
— Господи, гадость какая! Сеня, я ее засужу! Вот просто клянусь тебе — засужу! Эта шалава малолетняя решила, что может меня переиграть!
— Еще плеснуть? — поинтересовался Коваль, кивнув на рюмку, в то время как на его лицо набегала тень. Странная мысль мелькнула в его голове. Еще не оформившаяся и потому не додуманная, не осознанная, не задержавшаяся. И все же… Кто эта женщина, которая сидит перед ним. Кого он любил? С кем жил уже не один год? И почему не замечал, какая она настоящая — Нина Петровна… Моджеевская.
— Не надо… Сеня, у меня внук есть… А у Боди сын. И именно от нее!
— И при чем здесь суд? — мрачно спросил он.
— Она нанесла нам моральный ущерб. Она скрывала от нас ребенка. Ты считаешь это недостаточной причиной? По-хорошему, надо вообще лишить ее родительских прав!
— Нина, то, что ты сейчас говоришь, вряд ли можно назвать разумным.
— Вряд ли можно назвать разумным то, что Моджеевских так и тянет в это дерьмо! — истерично выкрикнула Нина Петровна.
— Это их личное дело, — тон Арсена Борисовича становился все холоднее.
— Да бога ради! Пусть спят с кем хотят! Я в курсе, что ты всегда, всю жизнь их защищаешь. И наверняка раньше покрывал Ромины похождения. Черт с ним… Но здесь речь о ребенке! Кем он вырастет рядом с такой мамашей?
— Думаешь, рядом с тобой ему будет лучше? — рявкнул, наконец, Коваль. Вероятно, так же он рявкал на плацу во времена своего военного прошлого на младших по званию и, в особенности, новобранцев, о чем мог бы Нине порассказать ее собственный бывший муж.
В ответ на этот тон в ее глазах наконец отразилась хоть какая-то осмысленность, будто бы она пришла в себя после сильного эмоционального потрясения. И теперь, уставившись на Арсена, могла только моргать глазами и делать короткие вздохи до тех пор, пока не разразилась тихим жалобным всхлипом и не прижала все еще достаточно молодые, несмотря на возраст, ухоженные ладошки к некрасиво искривившемуся рту.