The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
Но если любовь великая, то разве же ей помешаешь?
Видимо, Роман Романович это делал как-то неправильно. В смысле – любил. Иначе как объяснить тот факт, что он неизменно терял тех, кого любит. Единственное настоящее, что у него еще оставалось, – это дети. Да и те из-за развода отдалились и наверстывать было сложно.
За прошедшее время случались моменты, когда он всерьез думал о том, что надо бы сосредоточиться только на них. На Бодьке с Танькой. Ну и на работе. И обычно, когда Моджеевский принимал те или иные решения, его уже трудно было сбить с намеченного пути. Тем более странной выходила текущая ситуация.
Потому что даже Женино заявление о замужестве не трогало его в достаточной степени, чтобы забыть о ней навсегда. Она так и не сказала, ни единого разу не сказала ему, любила ли тогда. И как относится теперь. А ведь он спросил ее прямым текстом. Спросил то, что надо было уже давно. Вместо всего того, что наворотил сгоряча.
Одно Роману было ясно – что-то он упускает. Что-то важное. И именно оно, это важное, превращало для него представления о Жене, о жизни, о себе самом в ту самую картину престарелого Пикассо, на которой так и тянет собрать все заново, в правильном порядке. Исправить. Но какой дурак полезет исправлять Пикассо?
– Не такая она! – передразнил Моджеевский Филиппыча, глядя на собственное отражение на стекле, когда уже начинало смеркаться. Жека вот тоже не такая. Знать бы еще – какая. Потому что он совершенно не понимал. В какой момент они съехали на эти параллельные прямые, которые не пересекаются? Или и были всегда параллельными, а он и не замечал, влюбившись как мальчишка. Говорят, нет ничего хуже первой любви. Яркой, бурной, до раздрая. И умирает она болезненно и тяжело. Чепуху говорят. Ромка свою первую любовь и помнил-то с трудом. Ну была девочка, косички светлые. Целовались пару раз, она потом уехала из города, а он для порядку пару недель пострадал. Все. С Ниной у них были семья и слитая, спаянная в детях кровеносная система, от такого легко не откажешься. Как там Филиппыч сказал? Четверть века на свалку не выкинешь? Ну, у них поменьше, и то... болело сильно.
Но то, что творилось с Моджеевским теперь – это ж ни на какую голову не натянешь! Оказывается, когда взрослеешь, любовь отпускать тяжелее. Последнюю любовь – отпускать тяжелее всего, а Ромка отдавал себе отчет, что вряд ли еще когда полюбит.
Так какого ж черта Жека лопотала что-то там про «замуж»?! Или ответ лежал на поверхности, а он все это время его не замечал?
– Не такая! – зло хохотнул Роман, глядя в зеркало заднего вида на собственное отражение, когда рулил в сторону дома, смиряясь с тем, что она – не такая. Не такая, чтобы простить человека, который так с ней поступил. Тем более, если не любит. Тем более, если любит другого. Однажды он уже три года простоял на пороге, когда его не пускали. Знал, как это унизительно. И продолжал стоять.
Сейчас готов был ломиться в дверь, только бы пустили, но, черт подери, как – если она сделала выбор?
– Не такая! – прорычал Моджеевский и выкрутил руль, разворачиваясь на ближайшем съезде. Потому что, мать его, ему надо хоть в чем-нибудь разобраться, иначе у него лопнет голова. И черт с ней с головой – очки жалко. Они не виноваты, что он придурок.
Через двадцать минут Роман припарковался у «Золотого берега». Еще через полторы – ехал в лифте на третий этаж.
Открыл дверь ключом. Вошел внутрь. На тумбочке так и валялись неподаренные Женьке рубины – хоть в мусорное ведро их выбрасывай. Но сейчас ему было не до того. Сейчас его волновал только один вопрос: продолжалась ли переписка Жени с Юрагой. Как скоро они узнали? Может быть, она в тот же день, как он
Не может такого быть. Не может.
Потому что она – не такая.
Роман быстро прошел в комнату, где так и валялись оставленные сначала ею, а потом им документы, драгоценности и прочее. Все здесь. Все в сохранности. Ничего не забыла, не поленилась сложить в одном месте, разве что не в алфавитном порядке. И чертов айфон, на котором установлено приложение соцсети, в которой эти двое общались. Достаточно просто включить трубу и загрузить его. Посмотреть историю сообщений. И тогда, наконец, все встанет на свои места.
Моджеевский даже руку протянул, чтобы взять телефон. А потом резко отдернул ее. Остановился. Медленно опустился на кровать, как тогда, в Женин день рождения. И еще долго смотрел на всю эту кучу – бумаг, побрякушек и остального. Если она общается с Юрагой, то только потому что она хочет с ним общаться. Если нет – тем более. Как и с ним. Вот и все.
Роман сглотнул, решительно раскрыл верхний ящик тумбочки и сгреб туда никому не нужный скарб. А потом так же уверенно задвинул его внутрь.
После откинулся на кровать, слыша лишь шорох подушки и матраса. И подумал о том, что просто невыносимо устал. И никуда сегодня уже не поедет, тут останется. Немножечко ближе к Жене.
Февраль – месяц противоречивый
Февраль – месяц противоречивый. Февраль у моря – и вовсе лишен здравого смысла. Месяц, исполненный ожиданий грядущей весны. И месяц, когда совсем не к месту могут ударить холода.
В тот памятный для персонажей этой истории год февраль принес с собой множество перемен и удивительных открытий. Так, к примеру, одним из таких открытий стали для Любови Петровны Горбатовой грядущие планы на жизнь ее, не побоимся этого слова, любимой расчетчицы Евгении Андреевны Малич. Она смотрела на свою коллегу и подчиненную во все глаза и даже очки сняла, чтобы протереть линзы, пытаясь осознать только что услышанную новость, которую Женя пришла озвучить ей лично.
– В смысле в декрет? – растерянно пробормотал главдракон. – Какой у вас может быть декрет?
– Самый обыкновенный, - улыбнулась Женя. – Такой же, как у всех других.
– Как это как у всех? Вы… вы почему со мной заранее не согласовали?!
– А вы как себе это представляли, Любовь Петровна? – оторопело поинтересовалась Женя.
Горбатова зависла, оглядывая Женькину фигуру в платьице модного нынче фасона оверсайз. И с ее точки зрения, как весила расчетчица в три раза меньше самой главной феи от бухгалтерии, так, вроде бы, и весит. Во всяком случае, для Любови Петровны все, что меньше нее, представлялось чем-то вроде живого скелета из концентрационного лагеря. В смысле недоедавшее или недопивавшее. Женька как раз была из таких крепышей Бухенвальда, потому адекватно оценить изменения ее фигуры для главдракона представлялось задачей неразрешимой.
– Не знаю как, - сдалась она, выдохнув. – Но вы же это как-то себе планировали! Надо было… предупредить… Мне вас заменить – некем. Вас не будет – универа не будет.
– Меня не то, чтобы не будет, - терпеливо пояснила «незаменимая» расчетчица, словно разговаривала с умственно отсталым человеком, - но в этих стенах я точно появляться не стану.
– Мы поставим люльку посреди расчетного и будем вместе нянькать, - пробурчала Горбатова. – Не могу я вас отпустить, Женечка Андреевна!
– Это было бы забавно, но я предпочту заниматься ребенком в собственном доме.