The Pirate Adventure
Шрифт:
Том был очень молчалив по отношению к Саре или к Антонио. Он редко отвечал на вопросы, а если и отвечал, то кратко и редко выражал эмоции. В нем ничего не осталось от того прежнего милого, доброго мальчишки, готового выслушать любого и даже попытаться безвозмездно кому-то помочь. Такими поступками он напоминал Антонио кого-то. Лишь через какое-то время испанец с ужасом осознал, что рыжеволосый мальчик старательно копирует манеры своего капитана. Что в облике этого мальчишки таился тот самый острый, вредный характер известного Посланника: это постоянное недоверие, этот скрытый сарказм в каждом слове, эта
Порою, глядя в эти глаза, Антонио испытывал странное жжение в шее, именно на том месте, которое когда-то сжали ледяные, крепкие пальцы Посланника. След от его пятерни исчез со временем, однако ощущение, вроде небольшой удушливости, когда что-то насильно сдавливает тебе дыхательные пути, оно осталось. И Антонио ощутил его именно в моменты, когда он общался с Томом. Ему казалось, что юноша вот-вот сорвется с места, накинется на него и закончит начатое когда-то Посланником.
Не взирая на болезненные воспоминания, связанные с Френсис, Антонио было крайне интересно все же узнать, как...как он, Чарли и большинство других пиратов, выбрались из того ада. Что же произошло там, в хаосе, черт подери? Ни Чарли, ни Том не давали никаких ответов.
Мало того, их появление словно дало небольшой толчок в душе Антонио, и за место того, чтобы заняться наконец своей работой и обеспечивать семью, он начал неосознанно, но стремительно окунаться в пиратский омут, постепенно вспоминая свои былые годы. Но он не обвинял ни Тома, ни Чарли с их командой головорезов, которые внезапно прорвались в их жизнь и насильно заставили вспомнить все. В какой-то степени Антонио был им благодарен. Он и сам, безусловно, хотел продолжить пиратскую жизнь, у него это выходило куда лучше, чем расхаживать вдоль берега и следить за лодками.
А вот Сара на такое решение среагировала весьма холодно. Антонио не мог всю ночь заснуть из-за боли в ушах, которые безжалостно около получаса оттягивали эти прелестные, женские пальчики. Какая все же необычная эта женщина - сначала нежилась в его объятиях, ворковала, поглаживая своего кормильца по груди, и в какой-то миг все это испарилось - на место любящей девицы явилось жуткая бестия, чьи янтарные глаза стреляли таким потоком холода, от которого, даже вода в бочонке покрылась морозной пленкой. О таком вечере Антонио не позабудет никогда. Он не думал, что эта женщина - мать его ребенка, прекрасная Веста, хранительница домашнего очага...может быть такой жестокой стервой.
– Что ты сказал?! Что ты только что сказал, чертов негодяй? Ты вообще думаешь о ком-то кроме себя?!
– ее щеки стали пунцовыми от гнева и она продолжала наступать на несчастного Антонио.
– А как же я? Как же наш с тобой ребенок? Ты уже не беспечный мальчишка, и у тебя есть семья, о которой ты должен заботиться, а не носиться по земле сломя голову и рубя все на своем пути! Все! Пиратству должен настать финиш!
– Но милая, я правда...
– Ни слова больше! Что станется со мной, если тебя вдруг поймают и - не дай бог - казнят?
Сколько испанец не пытался успокоить ее, она отворачивалась от него, что-то внятно бурча в свои ладони. А потом Антонио взял свою подушку и отправился ночевать на улицу. Не потому, что его прогнала Сара, он сам принял такое решение. К счастью, та ночь была
Когда ребенок подрос, научился говорить и даже рассуждать, его слова во многом поразили его молодую, сердобольную мать. Для многих трехлетних карапузов это являлось очень тяжким этапом в жизни. Они начинали постепенно познавать мир, собирать всю информацию, которую только отыскивали их внимательные маленькие глазки и чуткие ушки.
Сидя за маленьким деревянным столиком и грызя прорезавшимися передними зубками яблоко, мальчик внимательно следил за своей матерью, за тем, что она делает. Он был еще очень мал и неуклюж, однако даже в таком возрасте на его лице явно читались черты, присущие его папке. От матери он получил лишь янтарные глаза, все остальное принадлежало Антонио.
Не ясно, чем начинался их диалог - матери и ребенка, но Антонио застал именно тот самый важный момент в жизни, очередной скачек к новому скандалу, которого Антонио надеялся всеми силами избежать.
– Люди должны работать, чтобы зарабатывать деньги, - объясняла спокойно мальчику Сара, при этом продолжая мыть посуду в бочонке с водой.
– А деньги тратить на нужные для жизни вещи.
– Я не хочу лаботать, - пропищал малыш, не умея выговаривать букву "р", что было вдвое умилительнее, чем обычный его писклявый голос.
– Хочу деньги плосто так.
– Просто так ничего не бывает, - слегка сурово возразила ему итальянка.
– Это нужно заработать. Нужно трудиться, малыш. Вот, будешь ты, например, пекарем... Или же...
– Не хочу!
– крикнул маленький мальчик, отбрасывая яблоко.
– Чего же ты хочешь, золотце?
– Я хочу быть пилатом, - и в этот момент янтарные, маленькие глазки скользнули по застывшему на пороге испанцу.
– Как мой папа.
Сара больше не кричала. Но зато кричали ее глаза. Из них выплескивалась вся ненависть, какую испытывала итальянка к Антонио. Она долго сверлила его своими острым взглядом, после чего, покончив с посудой, взяла ребенка на руки и унесла его в комнату. Так и не вымолвив ни слова. А для Антонио это казалось худшей реакцией на сказанное трехлетним сыном. Уж лучше бы она кричала, возмущалась, била своими тоненькими кулачками по его груди, повторяла, что он "кретин", что это он во всем виноват.
Несмотря на все их разговоры, Антонио все же продолжил вести тайную пиратскую жизнь. Конечно, тяжело было назвать эту жизнь пиратской, так как Антонио приходилось то и дело метаться то в одну сторону, то в другую, то к Саре и делать вид, что все хорошо, то обратно на корабль к Чарли и Тому и устраивать разбои на воде. И во всем этом он старательно отыскивал золотую середину.
Сара естественно о многом догадывалась, и пыталась всеми силами поставить своего мужчину на путь правильный, вбить в его бестолковую репу, что пора бы уже кончать с этой опасной жизнью и подумать об их ребенке. Естественно, многие их ссоры просто не могли ни пройти мимо младшенького Карьедо, который, в силу своего возраста, впитывал в себя все услышанное, как губка.