Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

— О, ты мастер наказаний! Засудил Лепиду, а теперь взялся за меня? Замечательный ухажер, одолевающий женщин судебными приговорами при помощи тысячи лысых толстобрюхих сенаторов!

— Лепиду суд признал преступницей!

— Она такая же, как и я. Только твой суд может преследовать женщин!

— Точно, она такая же, как ты, а ты такая же, как она, — произнес Тиберий с задумчивостью прозрения.

С тем он и ушел.

Тиберий мучительно хотел принудить Маллонию к раскаянию. Но он убедился, что ему это не под силу. Мужчина никогда ничего не докажет женщине, если

она его ни в грош не ставит. Ее собственное уподобление Лепиде натолкнуло его на мысль о публичном возмездии. Но намерение подвергнуть Маллонию судебному преследованию представлялось ему слишком постыдным.

Как всегда в момент тяжкого морального выбора, рядом с принцепсом оказался Элий Сеян.

— Понимаешь, Элий, — доверительно говорил Тиберий, — я пекусь не о себе. Я хочу в ее лице осудить сам порок. Ведь по сути эта женщина не менее опасна для нашего общества, чем Лепида.

— Да, несомненно, — подтвердил Сеян. — Но, поскольку она не замужем, уличить ее в разврате можно, только застукав с рабом. При ее вкусах это будет несложно. Тот урод, пользуясь твоим благородством, бежал из Рима, но найдется другой.

— Нет, Элий, такое обвинение слишком мелочное, рядовое, оно не вызовет отклика в обществе и лишь скомпрометирует нас. Посчитают, будто мы действуем, руководствуясь местью.

— Понял, Цезарь. И могу тебе заметить, что твоя интуиция вновь вывела тебя на верный след. Преступление никогда не бывает единичным. Преступная натура преступна во всем. Помнишь, Цезарь, как раб, потешаясь, склонял твое имя? Так вот, эта женщина распространяла сплетни о тебе, имея целью, опорочив тебя, дискредитировать власть, а значит, и само государство. Я не хотел говорить тебе об этом, щадя твои чувства, но теперь, когда ты излечился от женских чар, имеет смысл взяться за эту красотку как следует.

— Вот это уже серьезно, — обрадовался Тиберий и с благодарностью посмотрел на своего смышленого помощника, — займись расследованием, только, прошу тебя, будь объективен, не принимай в расчет мою личную обиду. Меня больше устроит честное разбирательство ее дела, которое позволит мне убедиться, прав я по существу или нет, чем просто сведение счетов.

Через некоторое время Сеян действительно добыл улики против Маллонии, подтвержденные надежными свидетельскими показаниями. Тиберий выслушал его с усталым видом, взгрустнул по поводу испорченности сограждан и признался Сеяну, что слишком устал от подобных интриг, а потому сомневается, стоит ли затевать новое дело на старую тему.

— Но допустимо ли оставлять на государственной ниве ростки сорня-ков? — озадачился верный Сеян. — Они разрастутся и забьют урожай.

— Оставлять нельзя, — согласился принцепс, — но я не могу охватить все проблемы. Мне тяжело.

Сеян вошел в положение царственного друга, и через несколько дней сообщил, что объявились люди сенаторского достоинства, озабоченные антигосударственной деятельностью Маллонии. Перед лицом такого горячего стремления обуздать порок принцепс отступил и дал согласие открыть процесс против пышнотелой преступницы.

Малонию привлекли к суду. Ее недавние любовники наперебой спешили рассказать

собранию, как она подговаривала их убить принцепса, отравить Друза и даже удавить Августу. Оказалось, что вся ее жизнь была сплошным преступлением. Будучи замужем за Цетегом, она якобы вытравила его плод, помешав Риму украситься отпрыском знатного рода. А в последнее время злодейка в промежутках между оргиями — как заявляли свидетели — брала уроки отравительства у Лепиды до самого момента ее изгнания.

Маллония вначале вела себя дерзко, терзая чувственность судей хищной красотой и приводя их в смущение нахальными насмеш-ливыми глазами. Но, когда все восстали против нее, она замкнулась в себе и с тех пор выглядела растерянной.

Тиберий сказался больным и под этим предлогом ушел от активной роли в процессе. Однако он приходил на все слушания по делу Маллонии и, засев в углу словно в засаде, следил за нею с плохо скрываемой болью во взоре. Он жаждал торжества, но теперь испытывал совсем другие чувства. Пока красавица хорохорилась, Тиберий радовался ее обвинениям, но, когда она из тигрицы превратилась в слабую несчастную женщину, он стал мучительно раскаиваться во всей этой затее и проклинать день, в который увидел ее впервые.

Тем временем дело шло к трагической развязке. Маллония уже была обречена. Теперь лишь принцепс мог вырвать ее из цепких рук обвинителей. Взглянув в ее по-детски испуганные глаза, Тиберий почувствовал преступником самого себя. Школа лицемерия многих десятилетий придворной жизни и змеиная выдержка принцепса отступили на задний план, а вперед выступил человек и, невзирая на злорадные усмешки окружающих, шагнул к несчастной женщине. Наклонившись к ней и заглядывая в знакомые глаза с излишне богатым спектром эмоций, Тиберий умоляюще спросил:

— Ну, теперь ты раскаиваешься? Ты сожалеешь о том, что все так вышло?

— Мне не в чем раскаиваться! — зло сказала Маллония, и в ее карих глазах сверкнул черный металл.

— Раскайся! — воскликнул он голосом отвергаемого любовника.

— Пошел прочь, вонючий старик с похабной пастью! — брезгливо крикнула женщина и выбежала из курии.

Никто не посмел ее задержать, так как ввиду позорного рецидива всем известной влюбленности принцепса одинаково опасным казалось как препятствовать этой женщине, так и потворствовать ей.

Маллония прибежала домой, выпроводила служанок и закололась. Так она избавилась от обвинения, одновременно вынеся обвини-тельный приговор самому Тиберию.

Городская толпа получила замечательный повод позлословить по адресу принцепса. С театральных сцен под рукоплескания всех зрителей звучала острота из ателланы: "Старик-козел облизывает козочек!" Она же повторялась на городских улицах и площадях.

Вскоре после этих событий умерла Випсания Агриппина. Ей, конечно, не было дела до постыдных увлечений ее бывшего мужа, она скончалась естественной смертью с надеждой, что ее сын Друз станет добрым принцепсом. Однако для Тиберия ее смерть подвела черту под немногим хорошим, что было в его жизни. Вместе с этими двумя женщинами он похоронил свою израненную оскверненную душу.