Тиберий
Шрифт:
В который раз изначально добрые намерения Тиберия привели к дурному исходу. Но он привык к тому, что в этом мире все его начинания извращались, поэтому не стал истязать себя анализом происходящего и трагический итог своего увлечения Маллонией объяснил себе порочностью окружающих.
В скором времени умер Саллюстий Крисп, один из немного-численных друзей принцепса, с которым он мог быть откровенным. Саллюстий не искал выгоды, не стремился сделать карьеру, он жил в пассивной оппозиции к своему веку. Будучи избавленными корысти, их отношения выросли в полноценную дружбу.
Но теперь судьба лишила Тиберия и этого счастливого исключения из практики его безрадостного существования. Попытки найти новых друзей или хотя бы соратников оборачивались разочарованием
Начав с дворцовых и политических интриг, Сеян теперь показал себя деловым человеком государственного масштаба. Одна из его инициатив была направлена на упорядочивание статуса и положения преторианцев. До тех пор эта гвардия правителя вела рассеянный образ жизни. За исключением периодических сборов преторианцы были предоставлены самим себе. Они не имели постоянного места дислокации и определялись на постой к горожанам частным порядком. Объективная тенденция к укреплению централизованной власти в государстве требовала придания преторианцам облика настоящего воинского подразделения. Сеян обстоятельно обрисовал приинцепсу существу-ющее положение дел и в качестве назревшей меры предложил создать преторианский лагерь в Риме по образцу зимних армейских лагерей в провинциях. Тиберий оценил выгоды такого положения, когда у него под рукой будет постоянно находиться мощное войско, и дал согласие.
С того дня, когда в стенах Рима на Виминале начали регулярно бряцать оружием гвардейцы принцепса, сенаторы стали еще боязливее ежиться при виде Тиберия. Однако непосредственно преторианцами командовал Элий Сеян, поэтому аристократии пришлось обратить внимание и на этого человека. Но, внушая страх сенаторам, Сеян все еще вынужден был взирать на них снизу вверх. Тиберий вошел в положение друга-соратника и предоставил ему преторское достоинство. Более того, он решил вступить с ним в родство и обручил сына своего племянника Клавдия с дочерью Сеяна.
Укрепив самодержавную власть путем создания противовеса сенату в лице префекта преторианцев и, так сказать, внутренних войск, Тиберий начал всерьез задумываться о преемнике. Он ощутил в себе надлом. Ему не сделать в будущем больше, чем осталось в прошлом. Он разуверился в возможности исправить этот мир. "Пусть теперь другой попробует, пусть Друз дерзает. А я заслужил право на отдых", — думал Тиберий. Особенно разрушительно на его психику подействовала трагическая смерть Германика и сопровождавшие ее события. Однако, отняв у него силы, эта же смерть открыла ему путь к покою. Теперь у Друза не было достойных соперников, и отец мог отойти от дел, предоставив простор энергии сына.
В скором времени Друзу предстояло вступить в должность консула. Он во второй раз удостоился этой магистратуры, но лишь теперь его консулат воспринимался всерьез. Только потеряв Германика, римляне обратили взор на Друза.
Уверившись в перспективах сына, Тиберий начал расточать милости семье Германика. Он представил сенату старшего отпрыска почившего героя. Юноша по имени Нерон мало походил на своего отца, но унаследовал от него народную любовь. Принцепс, будто бы находясь во власти этой всеобщей любви, попросил сенаторов о лояльности к молодому человеку. Помимо общих пожеланий благорасположения, он обратился к ним и с конкретным ходатайством: позволить Нерону выступить кандидатом в квесторы на пять лет раньше положенного срока. В качестве оправдания за такое отклонение от установленных порядков Тиберий привел в пример Августа, который в свое время так же содействовал карьере самого Тиберия.
Все эти кивки на республиканские законы в условиях гнетущей монархии вызывали насмешки, но сенаторы, злобно фыркая в отворот тоги, улыбались в лицо принцепсу и его выдвиженцу. Зато плебс ликовал, видя, как вступает на лестницу магистратур сын Германика.
В
Несмотря на все неудачи последних лет, дела в государстве устраивались к лучшему. Поэтому, испытывая боль в душе, Тиберий мог искать утешения у голоса разума. Прибыв в благодатный край торжествующей роскоши природы, он взирал на окружавшую его красоту с чувством человека, исполнившего свой долг и заслужившего право наслаждаться покоем. В течение многих десятилетий мир естественной жизни был ему недоступен. Сначала его угнетало изнурительное восхождение к трону, а потом терзали страхи пред опасностью падения с этой высоты. Он всегда смотрел либо вверх, на холодную вершину власти, либо вниз, в пропасть, в зияющей мгле которой змеились заговоры, покушения и перевороты. Но ему не доводилось глядеть по сторонам, вширь, он был лишен возможности воспринимать солнечные равнины простой жизни. И вот теперь мир открылся ему по-новому.
Тиберий радовался обыденным вещам, его удивляло и умиляло все вокруг. Неожиданно для себя он стал приветлив с простолюдинами. Это не осталось без внимания, и его добрые чувства нашли отклик у окружающих. Тиберию даже улыбнулось счастье в лице миловидной девушки из соседней усадьбы. Эта особа не была ни знатной, ни образованной, но деревенская жизнь уберегла ее от порчи столичного разврата, и она походила на свежий майский цветок. Увидев Тиберия свободным, избавленным масок дворцового лицемерия, разительно отличающимся от персонажа жутких слухов о страшном тиране, девушка усмотрела в нем невинную жертву людской зависти и пожелала вознаградить его за понесенные от других обиды собственной красотою. Для нее он был великим человеком, гонимым злобными пигмеями. Создав в своей душе столь интригующий образ, она влюбилась в собственную фантазию и подарила эту любовь Тиберию.
Разбуженная на пиру у Цестия чувственность быстро отреагировала на девичьи чувства, и Тиберий легко сорвал этот цветок, как срывал сочные плоды в богатых кампанских садах. Казалось, и в личной жизни, как недавно в политике, беды обернулись удачей. Потеряв роскошную, но испорченную красавицу Маллонию, он обрел истинную любовь прелестного создания с хрустальной душою.
Однако идиллия оказалась недолгой. Стыдливые ласки нежной девушки не проникали через зачерствевшую оболочку его чувств, намертво закупорившую душу. Тиберия невольно влекло к экстравагантному, неистовому, запредельному. Он уже не мог наслаждаться любовью, его манила оргия. Та извращенность восприятия красоты и любви Цестия, Цезония и Маллонии, которая прежде удручала Тиберия, исподволь, как заразная болезнь, отравила его душу, и теперь он сам предстал влюбленной девушке в образе такого же нравственного монстра. Она горько раскаялась в своей доверчивости. Ее светлые чувства были запачканы его нечисты- ми желаниями и растоптаны агрессивными посягательствами, унизительными для нормальной женщины. Перестрадав свою любовь, она с проклятьями отвергла Тиберия. Уединившись, несчастная женщина еще долго переживала происшедшее. В конце концов нектар лучших чувств перебродил в желчь разочарования, и в дальнейшем она поразила всю округу разнузданной похотливостью. Это была ее месть миру за оскорбление первой любви. Так бацилла порока продолжила смертоносное путешествие по людским душам. Но Тиберий об этом ничего не узнал.
Даже в райском саду Кампании принцепса настигли государ-ственные проблемы. Еще не утерев с лица плевок судьбы, в который трансформировался нежный девичий поцелуй, он был вынужден заботиться о наведении порядка на южной границе, где римлян побеспокоил неутомимый нумидиец Такфаринат. Собрав нужные сведения, Тиберий направил в сенат письмо с предложением назначить в Африку более расторопного наместника.
Информацией принцепса снабжал верный Сеян. Он же назвал ему Юния Блеза в качестве кандидата на пост командующего африканским корпусом. Для создания видимости свободы выбора Тиберий предложил сенату помимо Блеза еще и Мания Лепида. При обсуждении этого вопроса в курии Лепид всячески отказывался от грозящей ему чести, ссылаясь на слабость здоровья, малолетних детей, дочь на выданье. В самой многочисленности выдвигаемых причин угадывалась неискренность. А проблема состояла в том, что Блез был дядей Сеяна, и сенаторы уже понимали политическую значимость этого семейного обстоятельства. Сам Блез показал, что ему тоже не чужда скромность, но все же дал себя уговорить и отправился в Африку проконсулом.