Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

Высокооплачиваемые врачи коршунами слетелись к ложу больного со всего света. Сам Тиберий с тридцатилетнего возраста обходился без врачебных покушений на свое здоровье, но ради сына согласился приютить эту братию. Множество бессвязных речей, пестрящих умными словами, было произнесено у бессильно распростертого тела. Немало упреков прозвучало в адрес отца и почившей матери и даже самого Друза. Все были повинны в усугублении болезни, кроме, конечно же, лекарей. Лишь постоянный звон монет несколько смягчал суровость этих нахлебников беды. Впрочем, Друз действительно подвел надменных жрецов смерти. Он умирал без помощи врачей, чем умалял

их перспективы на богатый гонорар.

Тиберий изо дня в день ходил в сенат, добросовестно вникал во все проблемы государства, а в его голове зудел один вопрос, не связанный с разговорами в курии: "За что?" Казалось, там завелся червь, который днем и ночью гложет мозг.

И вот Друз умер, ненасытная свора лекарей разом испарилась, а Тиберий с мертвой душою двинулся в курию. Он опять должен править, теперь уже без надежды на смену, без шансов на избавление. Огромное государство с десятками миллионов алчных ненавидящих друг друга и его самого людей неподъемным грузом повисло на его шее. Он ссутулился, согнулся теперь уже навсегда.

Консулы в знак траура сели вместе с сенаторами. Тиберий напомнил им об их высоком статусе и предложил занять курульные кресла на возвышении. Те не заставили себя ждать и быстренько переместились на консульские места. После этого принцепс поторопил их огласить повестку дня. Но государственные вопросы сегодня никого не занимали. Сенаторы были деморализованы происшедшим, пугала их и монументальная невозмутимость принцепса. Тогда Тиберий обратился к поникшей Курии с речью. Он сказал, что, хотя многие люди в его положении всецело предаются скорби, едва выдерживая при этом соболезнования близких, для него лучшим утешением является погружение в дела. Далее он выразил сожаление, что с уходом Друза лишился главной опоры в государственной деятельности, так как преклонные годы Августы мешают прибегать к ее помощи в качестве мудрой советчицы, а внуки слишком малы. "Вот единственная отрада в моем несчастии", — сказал Тиберий, и по его знаку в курию ввели сыновей Германика.

"Отцы-сенаторы, после горькой кончины их родителя я поручил этих юношей попечению дяди и попросил его, чтобы он любил их и лелеял так же, как своих собственных детей. Сейчас, когда смерть похитила и его, я умоляю вас пред богами и Отечеством: примите под свое покровительство правнуков Августа, руководите ими, воспитывайте их на благо государству и народу римскому.

Отныне, Нерон и Друз, — обернулся он к молодым людям, — вот они, сенаторы, цвет нашего Отечества, будут вам вместо родителей. Так предопределено вашим рождением: ваше благоденствие и ваши невзгоды неотделимы от благоденствия и невзгод Римского государства".

Сенаторы прослезились и наперебой осыпали принцепса добрыми пожеланиями на будущее. В некоторых высказываниях даже прозвучала мысль, что несчастье в каком-то смысле обернулось благом, так как теперь сам Цезарь не отойдет от дел и не оставит своим попечением государство.

Тиберий расчувствовался и несколько утратил контроль над собою. Оковы воли лопнули, и вся боль, спрессованная в нем, хлынула наружу. Он стал жаловаться на неподъемную ношу власти, принялся просить сенаторов определить другой способ правления, усилить роль консулов и других магистратов. Только о народе не было речи. Лишь сумасшедший мог полагать, будто римский плебс той эпохи, все эти "фаны" "синих" и "зеленых", пожиратели хлеба и зрелищ, способны к самоуправлению, как то было во времена республики.

Едва

Тиберий приоткрыл душу, сенаторы брезгливо поворотили носы. Их более всего на свете угнетала монаршая власть, но и сами они являлись продуктом монархии, поэтому высшая их мечта состояла не в устранении единоличной власти, а в ее захвате. Корона была вожделенной запредельной мечтой каждого из сидящих в курии и преклоняющихся пред могуществом принцепса. Следовательно, поверить в искренний отказ Тиберия от высшего статуса сенаторы не могли. Для них его крик души был воплем надругательства силы над слабостью, лицемерной претензией на самоутверждение, заявленной уже не в первый раз. Все добрые чувства сенаторов разом погибли. Теперь и его скорбь по сыну, и воззвания во благо детей Германика показались им лицемерием. "Какое чудовище! — мысленно восклицали они. — Даже смерть сына не смягчила его, не отвратила от обычных властолюбивых поползновений! Даже в такой день он пришел сюда, чтобы измываться над нами! Ему неведомы отцовские чувства!"

Тиберий обнаружил изменение настроения Курии и очнулся от грез о взаимопонимании. Ему, как и сенаторам, подумалось, что утренний час единодушия и сопереживания был всего лишь проявлением лицемерия. "Эти люди не способны сочувствовать, они только злорадствуют, — решил он. — О, люди, созданные для рабства!"

Принцепс направил собрание на рассмотрение намеченных государственных вопросов. Еще несколько часов длилась эта пытка. После бесплодных споров, в которых мысль не облекалась словами, чтобы стать доступной пониманию окружающих, а наоборот, служила словам, придавая им пустую красивость, заседание закрылось. Подчиняясь силе взаимоотталкивания, эти люди поторопились в разные стороны, чтобы в мраморе богатых дворцов посудачить о духовной нищете коллег и зверином бесчувствии принцепса.

Только самому Тиберию некому было высказать свои чувства. Лишь одного Сеяна он допустил к себе, поскольку требовалось дать ему некоторые поручения.

Префект преторианцев был, как всегда, собран, внимателен и предупредителен. Он не оскорблял принцепса навязчивым соболезнованием, а сочувствовал молча, беря пример сдержанности с самого несчастного отца. Тиберий оценил такое благородное участие в его беде и, покончив с делами, напоследок взглядом разрешил ему высказаться по больному вопросу.

— Друз жил слишком интенсивной жизнью, — горестно сказал Сеян. — Он не щадил своих сил, хотя я просил его поберечь себя для отца и Отечества.

— Да, Друза сгубила невоздержанность, — согласился Тиберий и погрузился в страдания.

Вдруг он очнулся, почувствовав на себе энергетический взгляд Сеяна. Тиберий разом вскинул голову и в упор посмотрел на префекта. Тот стоял с невозмутимым видом в ожидании распоряжений своего императора. Его глаза были непроницаемы. Сеян умел без дрожи выдерживать взгляд Тиберия. Кроме него это удавалось только Августе.

— Иди, — устало сказал несчастный отец.

На следующий день Тиберий с ростральной трибуны на форуме произносил прощальную речь в адрес Друза при стечении огромного числа граждан.

"Квириты, обычно сыновья держат слово во славу и за упокой отцов, — говорил он, — а меня жестокая судьба лишила сына и обрекла…" — Тут Тиберий запнулся, потому что последняя фраза смутила его ощущением чего-то неприглядного, постыдного. Однако он не разгадал секрет интуитивного предостережения и заставил себя продолжить выступление.