Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

Новая обида, вызванная ликованием сограждан в ожидании его смерти, потеснила в душе Тиберия давние оскорбления, и, избавившись на какой-то срок от болезненных воспоминаний, он теперь невольно обдумывал планы мести.

В Капуе принцепс торжественно освятил новый храм Юпитеру, а в Ноле — Августу. Выполнив официальную часть своего вояжа, он решил возвратиться в Рим, чтобы унять ажиотаж, возникший из-за его отъезда, а потом снова оставить город. Таким маневром Тиберий рассчитывал приучить римлян к своим перемещениям, чтобы в дальнейшем подобные действия не пробуждали честолюбивых надежд его недругов и не будоражили плебс. Однако, представив свое возвращение в мраморную тюрьму к полутора миллионам надзирателей и палачей, он испытал беспредельную

брезгливость к Риму и отправился на одну из кампанских вилл.

"Успеется, — подумал он, — я еще насижусь в раззолоченных палатинских катакомбах, наругаюсь в Курии, нахватаюсь заразы Форума!"

Г Р И М А С А В Л А С Т И

1

— Я приказал себе жить, — закончил Тиберий свой рассказ.

Его повествование о тяжкой царской доле, на взгляд нижестоящих в общественной иерархии, выглядело не совсем искренним, а пафосный финал вызвал подозрения в позерстве. Тем не менее, застольная публика нечеткими, но подчеркнуто одобрительными возгласами выразила весь спектр благих эмоций от сочувствия к трудной судьбе повелителя до восхищения его терпеливостью. Неубедительность мысли они компенсировали многословием.

Тиберий с присущей ему проницательностью, извечно ослож-нявшей его жизнь, угадал неискренность окружающих и утратил желание продолжать разговор. Но в следующий момент он укорил себя за помпезный тон своей речи и сделал вывод, что сам спровоцировал публику на лицемерие. Однако его неуклюжая напыщенность объяснялась желанием затушевать слишком сентиментальные чувства, а манерность публики, наоборот, скрывала ее равнодушие.

"И это мои ближайшие друзья, последние, кого я еще допускаю к себе", — подумал Тиберий. Впрочем, он уже давно привык к отсутствию взаимопонимания, поэтому вскоре стряхнул с себя пессимизм и попытался снова погрузиться в атмосферу пиршества.

Очередной этап жизни Тиберия начинался с масштабного застолья. Но этот обед отличался от разгула у Цестия Галла, дурно повлиявшего на судьбу принцепса. Там он пытался приобщиться к радостям чуждой ему публики и влиться в ее ряды, а здесь сам формировал окружение и подстраивал его под себя. Тут не было женщин, блюда не поражали изощренностью оформления, вместо золота в свете факелов мерцало серебро, как то предписывалось законами об ограничении роскоши, наконец, дело происходило не в мраморном зале, а в сумрачной пещере. Это был естественный грот в скале, островом вздымавшейся посреди благоухающего сочной зеленью кампанского сада.

Тиберию приглянулось место, столь не похожее на опостылевшие столичные дворцы, и под руководством Сеяна в пещере был оборудован триклиний. Вместо вычурных многоэтажных светильников, пугавших ночной мрак в домах богачей, волнистые своды грота освещались колыхающимся пламенем факелов.

— Неправда ли, создается впечатление, будто мы оказались в чреве гигантского чудовища! — воскликнул Тиберий, когда ввел свою компанию в импровизированный пиршественный зал, и глаза его при этом зажглись озорным огоньком, не знакомым жителям столицы.

Блюда готовились во флигеле неподалеку, у входа в пещеру находился промежуточный пункт, где производилась окончательная сервировка. Прислуживали рабы с ближайшей виллы одного из гостей. Все мероприятие контролировалось бравыми преторианцами Сеяна.

Экзотическая обстановка сыграла свою роль. Тиберий расчув-ствовался и разоткровенничался. Уехав из Рима, он наконец-то отпустил свою душу на волю, и, воспрянув после тяжкой болезни искаженного общения, она озарилась плодотворной идеей. Тиберий вздумал написать обширные мемуары, чтобы донести до потомков суть своей политики в очищенном виде, без наслоений сплетен и клеветы, порожденных злобой, завистью и клановыми интересами. Он верил, что потомки будут лучше его современников,

поскольку цивилизация просто не могла выдержать дальнейшей порчи нравов. Конечно, это произойдет не сразу. В ближайшей перспективе Тиберий предвидел усугубление кризиса, но в итоге человеческое должно было восторжествовать в людях. И вот тогда, как он думал, новые римляне отдадут должное тому, кто в труднейшее время уберег государство от междоусобиц и разорения и в меру человеческих сил ограничил разгул дурных страстей. Человека создало общение, и без живого взаимодействия с себе подобными он существовать не может. Если не получается общение с современниками, остается беседовать с предками и потомками. Однако воздействовать на прошлое нельзя, а вот на будущее влияет все происходящее сегодня. Поэтому люди, не помещающиеся в рамках своей эпохи, устремляют мысль вперед. У предшественников они ищут совета, а созревшую мудрость передают в будущее.

И теперь, в романтически-угрюмой атмосфере черного грота, принцепс поделился новой идеей, четко и толково, в отличие от сенатских дебатов, изложив основные аспекты будущего сочинения. Его старательно выслушали и хором пропели дифирамбы. Тиберий хотел возликовать, но тут же подумал, что, объяви он всеобщую децимацию или военный поход на луну, придворные ответили бы тем же восторгом. Они должны были восхвалять его лишь за то, что он являлся правителем; все остальное не имело значения. Им не было дела до его истинных качеств, планов и мечтаний, если только они не затрагивали их жизнь и имущество. Эти люди не считали его великим человеком, чьи дела были бы достойны памяти потомков, потому что в массах господствовало мнение о нем как о неудачной копии Августа. Сама идея обращения к суду будущих поколений казалась им надуманной, блажью помешавшегося от пресыщенности властью тирана, который, вдоволь поизмывавшись над согражданами, намеревался повелевать еще и потомками. Зачем обращать мысль в далекую пустоту будущего, где уже не будет их самих, если сегодня можно сытно есть, вдоволь потреблять женщин и унижать друг друга богатством! Лишь некоторые из греков рискнули предложить принцепсу стилистические, частные поправки, но только для того, чтобы подтвердить свой ученый статус.

Тиберий с благодарностью принял те второстепенные замечания, которые сумело породить его окружение, и подробно рассмотрел каждое из них. Однако в душе он был разочарован, что, впрочем, стало его обычной реакцией на любые попытки взаимодействия с миром. И все-таки Тиберий был доволен происходящим. Если он не находил в этих людях искренности и заинтересованности, то не встречал и враждебности, неотступно преследовавшей его в Риме.

— Славно здесь! — воскликнул он, в очередной раз восторгаясь гротом. — Мы будто в гостях у Орка. Сумрачный старик заботливо укрыл нас в своем уютном гнездышке от невзгод нечистой жизни, которая беснуется там, наверху.

Ученые мужи Эллады в ответ привели несколько древних изречений о царстве Аида и создали видимость поддержания беседы. А римляне заметили, что жареная свинина не теряет вкусовых качеств под землею.

— Раньше я думал, что лишь крышка гроба защитит меня от злобы Рима, — продолжал разговорившийся принцепс, — но этот нависший над нами свод успокаивает душу не хуже могилы! Ныне жизнь наверху такова, что подземелье сродни сказочному саду! Юпитер запустил свое земное царство, хвала Орку! Давайте же выпьем во славу нашего гостеприимца!

Дружно звякнули сталкивающиеся кубки, но не все успели вкусить вина, некоторые в испуге пролили фалернский аромат на сырой пол, поневоле совершив жертвенное возлияние богу подземной тьмы.

Словно вспугнутые кощунственным тостом принцепса из глубины пещеры выскочили десятки крыс и, шурша, прошмыгнули на выход. В освещении факелов они бросали непропорционально большие тени на неровные камни стен. От этого внезапного зрелища кое у кого из пирующих кровь застыла в жилах, потому они и забыли о горячительном напитке в кубках.