Тиберий
Шрифт:
При этом те письма, в которых Август отзывался о Тиберии в похвальных тонах, именовал его своим соратником, главной опорой, и которых было гораздо больше, теперь никто не вспоминал.
Тиберий пытался с головою уйти в дела. Но нравственная болезнь той эпохи проникла во все поры жизни, и он повсюду видел отвратительные язвы. Его опять преследовали дрязги, наговоры, клевета, разоблачения. В бесконечной череде судебных процессов вырисовывался обвинительный приговор всему обществу, а значит, и самому Тиберию, поскольку он не смог исправить нравы сограждан.
Рим казался ему тюрьмой. Он походил на узника подземелья, забывшего дневной свет, который сходит с ума от одиночества, бьется
Тиберий вспомнил грека Диогена, который с зажженным фонарем пробирался через кишащую народом агору и говорил: "Ищу человека!" Все закатные цивилизации переживают одну и ту же трагедию — утрату человека. Когда сообщество распадается на собственников, происходит подмена личности собственностью. Она гнездится в душе, вытесняя из нее все человеческое, и, разрастаясь, заполняет ее всю. Так некоторые растения паразитируют на деревьях, постепенно удушая их ствол и замыкая корневую систему на себя.
Сколь ненавистны были Тиберию эти антиприродные существа с людским обличием и крысиной душой! Во всех согражданах он теперь видел только преступников: нескончаемая вереница судебных процессов показала ему, что каждый из них корыстен, ненавидит принцепса и пренебрегает государством. Более десяти лет он пытался оздоровить общество справедливостью, обуздывал свои чувства и пристрастия, чтобы вершить правый суд, но год от года ситуация лишь ухудшалась. Этих людей невозможно было перевоспитать, оставалось только их уничтожить.
Долго сдерживаемый гнев Тиберия вырвался наружу, и он готов был лично сечь розгами каждого из миллионов двуногих существ, позорящих звание римского гражданина, ему хотелось собственной рукою взять меч и рубить головы, в которых не было ничего, кроме яда, вырывать из груди предательские сердца. Не меньше, чем мужчин, он презирал и ненавидел женщин. Червь разврата гнездился в прекраснейших телах, самая ласковая улыбка на ангельском лице виделась ему оскалом измены. Потому его вожделение обрело агрессивную направленность. Чем лучше казалась женщина, тем сильнее в нем было желание разоблачить ее через унижение. Злобу вызывали и дети. Они с ранних лет дышали атмосферой порока и входили в сознательную жизнь уже с гнилою душой. С годами их нравственная болезнь только усугублялась. Этому способствовала и мода на развращение малолетних, характерная для всех агонизирующих цивилизаций.
Тиберий был в тупике. Он люто ненавидел порок, но если встречал пример добропорядочности, то воспринимал его лишь как личину, маску, прикрывающую преступное уродство, и это бесило его еще больше. Сознание — продукт общения. Если созидательный процесс общения заменяется деструктивным действием, направленным на разделение людей, сознание деформируется. Тиберий чувствовал приближение безумия.
Последующие принцепсы просто растворялись в обстоятельствах, становились рабами трона, слепо исполняющими его жестокую волю. Но Тиберий пытался приручить власть и использовать ее в благих целях. Однако это было ему не под силу. Монарх узурпирует исконное чело-веческое право распоряжаться собственной жизнью у целого народа. Чтобы справиться с задачей, предназначенной для миллионов людей, он должен превосходить своими способностями среднего
Тиберию было особенно тягостно терпеть униженья гнусной эпохи еще и как представителю патрицианского рода Клавдиев, издревле отличавшегося надменностью. Почти триста лет назад Публий Клавдий Пульхр пренебрег результатом ауспиций перед морским сражением с карфагенянами и велел выбросить за борт священных кур, в самый ответственный момент отказавшихся от корма. При этом он цинично изрек: "Пусть пьют, если не хотят есть!" Оскорбленные боги наказали римлян за святотатство их консула разгромным поражением. Вслед за курами захлебнулись тысячи латинян. И вот однажды сестра этого злосчастного консула, попав в пробку на улице многолюдного Рима, воскликнула, обращаясь к толпе, перегородившей дорогу ее модной лектике: "О, если бы мой брат был жив и снова начальствовал над флотом!" И это случилось в республиканский период, когда просто-людин в личностном плане был равен сенатору и мог разговаривать с ним на равных! А он, Тиберий Клавдий Нерон, да еще и Цезарь, будучи монархом, безропотно сносит поношенья плебса, оскорбления сенаторов, упреки поэтов и историков, издевательства родственниц, коварство матери! Нет, оставаться в этом городе ему невозможно. "Если бы они знали, сколько ненависти породили в моей груди своею подлостью! — рычал он бессонными ночами, страдая от уличного шума никогда не засыпающего Рима. — Мой гнев способен обрушить стены и башни этого города, спалить проклятый муравейник дотла! А я силой воли держу его в себе, и он разрывает мне душу, мутит сознание!"
"Либо Сципион, либо свобода должны уйти из Рима!" — двести лет назад скандировал Форум, обозначая начало эпохи гражданского разлада. Именно этот эпизод сейчас пришел на ум оказавшемуся в тупике принцепсу. Он пытался переиначить народный ультиматум применительно к своему случаю: "Либо Тиберий, либо…" Окончание формулы не получалось. "Либо Тиберий, либо порок должны уйти из Рима", — такую фразу ему хотелось вписать в историю. Но это звучало слишком напыщенно. Циничная эпоха накажет его за подобное высказывание гомерическим смехом. Да и бесславно ему уступать власть в Риме пороку! Нет, он уходит из жалости к больным душою согражданам, спасая их таким образом от возмездия. Он уносит с собою карающий меч, чтобы спрятать его в зелени кампанских садов.
В таких раздумьях Тиберия застал Сеян, принесший улики против очередного заговорщика из тайной гвардии Агриппины.
— Сципион или свобода должны уйти из Рима, — произнес Тиберий вместо приветствия.
Лицо Сеяна не изменило выражения, ни один мускул не дрогнул, лишь зрачки расширились, сделавшись огромными. Тиберий пристально следил за этой единственной живой деталью во внешнем облике префекта. В его измученной душе завелся червь нового подозрения, от которого сразу же распространился смрад, помрачающий сознание.
— А если бы я вздумал уйти, — испытующе сказал Тиберий, — что написали бы историки?
— Солнце одинаково ярко блистает, взгляни на него с римской башни или со склона Везувия, — невозмутимо изрек Сеян.
— И все же, какие изменения вызовет этот шаг.
— По делу — никаких. Но всем станет спокойнее. Враги полагают, что мы устали от борьбы, надеются дожать нас. Но, если ты окажешься вдали, в безопасном месте, они сникнут. Твой поступок будет сродни расчетливому действию полководца, ушедшему с передовой, где идет беспорядочная сеча, на смотровую башню, чтобы зряче руководить битвой.