Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

Ямамото Сюгоро

Может быть, он был приказчик? Или актер в каком-нибудь балагане?

Лишь однажды, когда они возвращались с урока, О-Рин увидела человека, про которого можно было подумать, что это он. Заметив на обочине дороги, по которой они шли, мелькнувший силуэт высокого стройного мужчины, госпожа отослала О-Рин домой.

Пройдя немного вперед, О-Рин, испытывая чувство стыда, все же обернулась и увидела их двоих вместе. Рука госпожи опиралась на локоть того человека. Их силуэты, казалось, вот-вот сольются. Белизна руки госпожи словно обжигала глаза О-Рин. Таким белым бывает брюшко змеи, свернувшейся

в укромном от солнечных лучей месте. Рука цепко держала локоть мужчины, словно обвивая его.

Мужчина с рассеянной улыбкой смотрел сверху вниз на прильнувшую к нему госпожу. Одет он был как простой горожанин, но маленький узел волос на макушке [163] был собран с необычайным тщанием, вблизи он наверняка источал запах масла. От этого мужчины ни в коем случае не могло пахнуть пылью, потом и табаком, как от Сэйскэ. Наверняка и руки его, и ногти были такими же чистыми, как у самой госпожи.

Госпожа что-то спросила, мужчина ответил, и оба засмеялись. Подбородок госпожи двигался, у мужчины видны были зубы. Они казались совершенно белыми и какими-то бессердечно ровными.

163

Распространенная мужская прическа в эпоху Эдо, по-японски тёнмагэ, что значит «запятая», — ее носили и самураи, и часть горожан. Волосы надо лбом и на макушке выбривались, а длинные пряди с висков и затылка собирали в жгут, которому придавали форму при помощи растительного масла, и аккуратно укладывали на затылке или на макушке.

Видеть все это было неприятно до отвращения. Кто бы ни был этот мужчина, О-Рин никогда не смогла бы его полюбить. Ей ни за что не понять, отчего госпожа так отчаянно влюблена в него. О-Рин казалось, что над чем бы ни смеялись эти двое, посторонним ушам их разговор не доставил бы удовольствия…

Похоже, Сэйскэ больше О-Рин знал об этом человеке и о госпоже.

— Думаю, госпожа совершает ошибку, — сказала однажды О-Рин.

Она только что вернулась из храма Экоин, а Сэйскэ берег для нее угли в маленькой жаровне.

— Ну, чем хорош этот невесть кто, невесть какого рода-племени… По-моему, Сэйскэ-сан больше бы ей подходил.

Сэйскэ промолчал. Налил в чашку кипятка и подал О-Рин. Кажется, он пытался спрятать от О-Рин то, что было написано у него на лице. Приятно, наверное, было услышать, что он хорошая пара госпоже. Когда О-Рин об этом догадалась, ей стало немного обидно.

Но с Сэйскэ всегда так, что бы ни сказала О-Рин. А ведь это он каждый вечер выпускал О-Рин из дома и не спал до самого ее возвращения, чтобы удостовериться, что все благополучно.

Однажды ночью, когда с начала моления прошло уже полмесяца, сама госпожа поднялась с постели проводить О-Рин. И тут она неожиданно столкнулась с Сэйскэ. Тот в смущении опустил голову.

— Так это был Сэйскэ! — только и обронила госпожа. Он же отводил глаза от ее фигуры,

облаченной в ночное кимоно. Госпожа пристально на него смотрела со своим обычным выражением лица.

— Ты тоже помогаешь моей ворожбе? Прекрасно! — И госпожа прильнула к Сэйскэ точно так, как к тому мужчине, которого видела тогда О-Рин. Затем госпожа, понизив голос, рассмеялась. Так, смеясь, и забралась в постель.

Оставленный в одиночестве, Сэйскэ стоял, не двигаясь с места, скрестив на груди свои большие руки, холодные, словно угасшие угли в жаровне.

А О-Рин думала о том, кто же насылает морок на Сэйскэ? Лиса? Барсук?

— Сэйскэ-сан, — окликнула она его, — ты любишь госпожу?

Большая круглая голова кивнула.

— А почему ты ее любишь? За что так сильно любить госпожу, которая ничуть не жалеет Сэйскэ?

Ответа не было. Только сгорбилась широкая спина. Сэйскэ повернулся к ней лицом. О-Рин, сама того не замечая, сжала пальцы в кулачки.

— О-Рин-тян хорошая девочка, — сказал Сэйскэ, и на лице его показалась улыбка. — О-Рин-тян, наверное, нравится этому провожатому. Это кто-то, кто очень любит ее.

В ту ночь фонарь опять провожал ее, и О-Рин потихоньку спросила у него:

— Ты лиса? Или ты барсук?

Фонарь ярко сиял. О-Рин шла, а фонарь плыл вслед за ней. Расстояние, которое их разделяло, всегда было примерно одинаковым, но теперь О-Рин казалось, что если в ночи протянуть к нему руки, почувствуешь тепло. Это тепло было похоже на тепло, исходившее от Сэйскэ. Она уже не чувствовала страха.

После того как прошло еще несколько дней, О-Рин догадалась: а что, если это и вправду Сэйскэ? Сказал, что лиса или барсук, а это он сам, Сэйскэ, провожает ее, чтобы с ней ничего не случилось. И когда она об этом догадалась, в сердце ее тоже словно зажегся фонарик.

4

Прошел месяц с начала еженощного паломничества ради любовного союза госпожи, и как раз в ту ночь все и случилось. Когда О-Рин вернулась из храма Экоин, все в лавке «Оноя» были на ногах. Повсюду был зажжен огонь, собралось много народу. Сорванные деревянные ставни лежали на дороге. Наверняка людей разбудил шум. Что-то случилось!

О-Рин бросилась к черному ходу. Но чья-то рука из-за ее спины потянула ее назад.

— О-Рин? Это ведь ты, О-Рин, да?

Она подняла глаза и увидела лицо старосты Мосити из храма Экоин, он в здешней округе занимался сыскным делом. Согнувшись и присев так, чтобы глаза его были на уровне глаз О-Рин, почти что заключив ее в объятия, Мосити стал расспрашивать. От него пахло чем-то соленым и острым.

— Ты куда ходила? Где была? Дома тебя не было, пусть, но куда ты все-таки ходила?

О-Рин почувствовала, что в горле у нее пересохло. На ее глазах кого-то выносили из дома на дождевой ставне. Сверху лежала не циновка, а, кажется, чье-то кимоно. Значит, это не был покойник.

Там, где взламывали двери, из щели веером расходился свет, и на земляном полу кухни виднелись тут и там черные пятна. Еще был виден перевернутый кувшин для воды. Полоски яркой ткани тянулись с порога по земляному полу, словно волосы мертвой женщины.

— Здесь побывали грабители, — сказал староста, наблюдая за направлением взгляда О-Рин.